Отряхнувшись и поправив свою одежду, хотела уже запулить его, как услышала звук приближающегося поезда и, забыв о виновнике головной боли, ринулась на его звук. "Чем быстрее я появлюсь дома, тем быстрее смогу привести себя в порядок", – только и билась мысль в голове.

Уже в электричке я опять разглядывала черный камень, который так и не выбросила. В итоге просто убрала его в карман.

– Пусть будет моим талисманом неудачи, – прошептала я с горькой улыбкой на губах. Себя, бедную, было жаль неимоверно, но я гордо сдерживала слезы. Вот приеду домой и наревусь как следует!

До дома я добралась в четыре часа дня. Папа, выслушав мою историю, сказал лишь пару слов:

– Не расстраивайся, доченька. Плохой опыт – тоже опыт. – И ушел куда-то.

У меня было такое чувство, что он мне в душу плюнул. Я сразу же разревелась, как маленькая девочка.

Вечером пришла мама с работы, и я рассказала ей страшную историю, как меня чуть не изнасиловали, а потом я, убегая ночью по лесу, потерялась, да еще и ударилась головой. При этом я всхлипывала и тряслась, а голос дрожал и не слушался меня, словно мне четыре годика и я коленки разбила.

Мама была намного мягче, она обняла меня, и мы долго сидели с ней в обнимку на диване, пока я не успокоилась. Она предложила обратиться в полицию, но я была не уверена: что бы я им показала? Мои синяки оттого, что упала? Да и того ублюдка, который только пытался, но ничего не сделал, я даже не видела толком, лишь его силуэт, ну и голос. Не думаю, что этого было бы достаточно.

В итоге мы с мамой решили набрать старшему брату и рассказать обо всем. Но дозвониться до него так и не смогли. Мама смерила мне голову старым бабушкиным методом, с помощью веревочек и фломастера, оказалось небольшое сотрясение. Она поправила мне голову, туго перевязав. А ранку в месте удара осторожно обработала.

Засыпала я уже в более нормальном настроении. Об отце и не думала.

Лешка

Я вошел в квартиру. Там, как всегда, стоял смрад. Чертыхнувшись, я уже хотел прошмыгнуть в свою комнату незамеченным, но не успел.

– Лешка!

Из кухни вышла мать. Она опять была пьяна, в грязном замызганном халате, волосы в ужасном состоянии, засаленные. Взгляд затуманенный, почти сонный.

– Ты хде был, сученыш? Я за тя, ик… волнова… волоновавалоа…

Она держалась за стену и пыталась что-то сказать, но у нее ничего не получалось. Я бы посмеялся, если бы не было так противно и жалко ее одновременно.

Стараясь не смотреть на пьяную женщину, молча разделся и прошел в комнату.

– Ты на мать совсем внимания не обращаешь! Я верой и правдой тебя восемнадцать лет воспитывала!

– Начинается, – закатил я глаза.

– Да как… да как ты… ик, как ты смеешь так с матерью разговаривать!

Захлопнул дверь в своей комнате и закрылся на защелку. В последнее время она стала невыносимой.

Мать, видимо, попыталась подойти к моей комнате, но, не рассчитав своих сил, упала прямо в коридоре и запричитала:

– Я тебя кормила, поила, ночей не спала, жопу твою грязную мыла, болячки зеленкой мазала, а ты! Неблагодарный! Надо было тебя в роддоме оставить!

Она всхлипнула и завыла, очень громко. Но так как не услышала моей реакции, решила за другую историю взяться.

– Я им верой и правдой двадцать лет… двадцать лет… а они… А он! – Она всхлипнула. – Как он мог, а… как?

Я не выдержал и выбежал из комнаты: видимо, нервы все же берут свое.

– Может, хватит уже себя жалеть? Может, дальше уже жить начнешь? Об тебя ноги вытерли, и, видимо, не зря, – я уже не сдерживал себя, – ты же, как тряпка половая, сейчас на полу валяешься, а выглядишь как… на тебя же смотреть противно!