– Аманхи! Йэвэ йэми, дзэхулэи?! (Назад! Ты чего хулиганишь?!) – слышу окрик, и град ударов прекращается. С трудом встаю и вижу, что девушка, спокойно дыша, отходит к дому. На крыльце стоит старик.

Не знаю, о чём таежники спорят. Позже смог перевести слова.

– Би гэи эи биэ! Эдзи гэнгиси минэвэ! Мэми эдзи гэнгиси! (Я ни в чем не виновата! Не обвиняй меня! Не брани меня!)

– Амимии сэвэни эдзи гэнги! Оно йэи, хаундали, иэу? (Не позорь род своего отца! Ты что делаешь, с ума сходишь, что ли?)

– Минэвэ гэдзи диганаи! Гэ, эдзиу тагда! Гэ, эдзэнгэфи багумаси! (Ты плохо обо мне говоришь! Ну не сердись! Давай не будем враждовать!)

Дед ей выговаривает, а девушка огрызается. Разговор переходит на повышенные тона. Отвлекаюсь на мгновение и не вижу, как начинается драка.

Словно вижу китайский боевик. Дедуля с немыслимой скоростью атакует руками и ногами девушку. Та искусно защищается и пытается атаковать, но пропускает сильный удар в грудь, падает на землю. Бой продолжается, и девушка падает снова, получив рукой в голову.

Не думая о последствиях, кидаюсь в гущу боя, закрываю собой таёжницу, корчившуюся от боли на земле.

– Не бей ее, – кричу деду. – Аня не виновата. Я спровоцировал. Не трогай ее. Это честная победа.

– Ата ина! Би си гиамаваи букталидзамиэ! (Не подходите к нам! Я тебе кости сломаю!) – говорит таежник. Не понимаю, но чувствую угрозу.

– Не дам её избивать, – говорю и становлюсь в бойцовскую стойку.

Взмаха удара ноги не вижу, но всю «его прелесть» чувствует грудь. Отлетаю и падаю возле девушки. Превозмогая боль, поднимаюсь, загородив собой девушку, сжимаю кулаки, встаю в боевую стойку.

Дед скептически оценивает стойку и резко машет рукой. Клянусь, что до него расстояние метра два и никак не достать рукой. В живот словно врезается пудовая гиря, снова падаю рядом с девушкой.

Дед хохочет, грозит девушке пальцем: «Йэухи-дэ эдзи нгэнэ! Дзугдиду тэйэ! (Никуда не ходи! Сиди дома!)» – уходит в дом.

Морщась от боли, поворачиваюь к девушке. Та, как контуженная, трясет головой, пытаясь прийти в себя. Беру её за руку, шепчу: «Ань, прости меня. Я виноват». Таежница вздрагивает от прикосновения, отрешенно смотрит.

– Дед сказал, я виновата, – бормочет.

– Ты? – изумляюсь. – С чего вдруг?

– Я спровоцировала. Показала силу. Это запрещено. Вот и получила наказание. Давно дед так не сердился.

– Да, суровый дед, – соглашаюсь, поднимаюсь, помогаю ей подняться. – Признаюсь, ты меня уделала. Победила! Молодец!

– Тоже великое признание, – хмыкает, поправляя прическу. – Я опаснее большинства бойцов, но мне нельзя навыки демонстрировать, разве что в безвыходной ситуации. Дед тренировал с детства.

– То есть тебя победить никто не может?

– Почему? – удивляется. – Есть бойцы и сильнее. Против Мастера долго не продержусь. Видел, как дед отшлепал?

– Я на речку пойду, умоюсь, – говорю. – Повалялся на земле, хочу очиститься.

– Я принесу чистую одежду. Эту постираю. Я, как девочка, решила доказать, какая сильная.

– Ты сильная, – соглашаюсь. – И очень красивая, только лицо испачкалось.

– Где? – пытается провести рукой по лицу. Стираю ладонью комочки земли с щеки. Она не отталкивает руку, смотрит на мою испачканную ладонь и говорит: «Асаса. (Спасибо)».

Иду по знакомой тропинке к реке. Жужа бежит следом.

Пока иду, память вытаскивает из закромов воспоминания о поединке, выражение лица внучки Шамана. Я – нормальный мужик и адекватно реагирую на женщин, но в этой девушке чувствую что-то первобытное, что пробуждает древние инстинкты.

На речке раздеваюсь и, сжав зубы, захожу в холодную воду и, ныряю. Вынырнув, ору от холода и облегчения. Замираю от удивления. На берегу раздевается девушка.