Мой лысеющий тренер с глазами в пол один из немногих старожилов фигурного катания, не превратившихся в экспертов, капающих желчью на всех подряд. Удивительно как его ещё не перемололи и выплюнули в этом мире большого спорта. Мягкий как пластилин, с полным отсутствием внутреннего стержня, он живет работой в своём розовом мирке и выползает из стен домашнего катка только из-за нас с Андреем.

Я по-своему люблю этих старых трусливых дураков, поэтому постараюсь оставить их репутацию безупречной. В конце концов, они достойны провести свой остаток жизни, грея морщинистые задницы где-нибудь на югах, а не ютясь в однушке в Реутове.

Охламонов рукой подзывает меня к ним и, стараясь казаться меньше, извиняющимся тоном блеет:

– Тут такое дело… Назад едем поездом, а не самолетом…

Пока я придумывала план мести, в номере случился конфликт, на лице Андрея ходят желваки. Но как же он держит себя в руках, подонок! Бедный Охламонов, готовый на что угодно, лишь бы довести нас до победы. Как же он унижается перед моим партнером.

Хореограф, подрагивающая как напуганный кролик, любитель игры в строгого тренера и пирожков на ночь и я – почти тридцатилетняя танцовщица среднего уровня, правдами и неправдами вытянутая на пьедестал. Мы молчим, ожидая пока Немезида в лице Андрея скажет своё последнее слово. Мы ненавидим, боимся и одновременно зависим от него. Вместо ответа, он опять достает бутылку воды, внимательно осматривает её и делает глоток, не осознавая, что мой больной мозг уже уцепился за эту картину.

Поезд Таллин – Москва идет около пятнадцати часов, когда прямой рейс в Шереметьево занял бы всего полтора. И всё же тринадцать часов разницы не стоят лишней драмы, но Андрея не переубедишь. Внутри меня все свербит от желания спросить, почему ему так важно прилететь в Москву как можно скорее, но в моём положении лучше не привлекать к себе лишнего внимания.

Наш большой автобус останавливается у Таллин Пасс, Балтийский экспресс уже ждет пассажиров. Лидочка протягивает нам билеты, и мы вываливаемся к выходу. Пока проходим осмотр, мне приходит сообщение от Андрея.

[22:05]

Поменьше чеши языком.

Я оглядываюсь на него и коротко киваю. Кто же эти счастливцы, которые будут ехать с нами в одном купе? Боится, что раскрою какие-нибудь секреты тренировочного процесса, ха. Хотя какие секреты вообще могут быть, катай до одурения программы и всё. Но я не удивлена, сколько его знаю, он всегда был таким.

Нас поставили в пару, когда Андрею было четырнадцать, а мне шестнадцать. Знаете, это негласное правило фигурки, когда спортсмен не умеет прыгать, его отправляют либо в пары, либо в танцы. А в тот год, сюрприз-сюрприз, я как раз стабильно падала с шести прыжковых элементов из семи. Скандала не было, мне просто сказали, что лёд у меня теперь в другое время. Меня передали, чтобы не портить статистику текущему тренеру. В пары была закрыта дорога из-за высокого роста, а матери Андрея было, по сути, всё равно кого ставить в пару к сыну. Крепкие нервы и послушание партнёрши волновали её куда сильнее, чем умение мягко скользить. Ирину Александровну не смутило даже то, что я старше (неслыханная наглость в танцах!). Такой у нас спорт, что слепить на коленке историю любви, написать пару статей о нашем внеземном коннекте легче, чем найти ту, которая будет молча терпеть. И вот в шестнадцать лет я променяла полирование льда на, как мне казалось, вполне неплохую плату за загоны Андрея. Но с каждым годом ладить с любимым сыночком становилось всё сложнее и сложнее.

В нашем купе уже сидят Елисеев и Фадеева, молодые спортсмены, не так давно ещё катавшие по юниорам. Макар сразу же жмет руку Андрею и помогает мне убрать чемодан, Лера сидит, вся сжавшись, пальцы перебирают краешек простыни. Была бы её воля, она бы пешком пошла, а не ехала с такими «именитыми, выдающимися, уникальными, единственными в своем роде спортсменами» как мы. То, как нас сегодня объявили перед показательными выступлениями, заставило передёрнуться даже Андрея.