Что касается его рассуждений о прекрасном, я не нашёлся, как прокомментировать сказанное, но кивнул.

– Теперь ответьте, какое самое большое разочарование вы испытали, когда выросли? – Мясоедов снова взялся за перо.

– Когда узнал, что автопилот – это не манекен в лётной форме, сидящий в кресле пилота, – ответил я.

Глаза Мясоедова выродились в две узкие щёлочки.

– Опять издеваетесь?

– Ни капельки.

– Так, дальше, – в голосе Мясоедова стали отчётливо проскакивать нотки раздражения, – что бы вы сделали, если бы вам дали возможность один раз воспользоваться машиной времени?

– В смысле, туда и назад? – уточнил я.

– Именно.

– Отправился бы в 1905 год и каким-нибудь способом замочил Лёвку Бронштейна.

Мясоедов оторвался от своих записей.

– Это Троцкого, что ли?

– Его, болезного.

– Да, такого мне ещё ни разу не говорили… за что же вы его так не любите, позвольте спросить?

– Не люблю и всё. Дедушку Ленина, вот, очень люблю, а этого гада – нет.

Мясоедов отвёл глаза в сторону и, похоже, задумался. Я тоже задумался над тем, не сказал ли я только что чего лишнего.

– Очень интересно, – наконец сказал он, – люди обычно хотят вернуться в прошлое, чтобы исправить что-нибудь в своей судьбе. Знаете, у каждого из нас есть такой Turning Point of History[7], на котором хотелось бы свернуть в другую сторону. Это понятно и логично, у меня у самого есть пара жизненных развилок, на которых я бы предпочёл совершить иные эволюции, нежели произвёл. А вот вы почему-то выбрали убийство немаленькой политической фигуры, смерть которой в 1905 году изменила бы судьбы великого множества людей, в том числе и вашей собственной. Теперь я размышляю, является ли это следствием странной формы зависти к известным людям, или же в вас говорит склонность к насилию.

– А, может, я просто хочу изменить мир к лучшему? – робко спросил я.

Мясоедов почесал здоровую ладонь о протез.

– Изменить мир к лучшему, таким вот образом ни вам, ни кому-либо другому не удастся. Есть на эту тему книга – не помню, к сожалению, автора – где некто, вроде вас, отправился в прошлое и, как вы изволили выразиться, замочил Гитлера. Не читали?

– Нет, к сожалению. И чем там всё кончилось?

– Хуже, чем вы можете себе представить. Ладно, отвлеклись мы с вами, давайте продолжим. Каким, по-вашему, будет следующее крупное научное открытие?

– Здесь и думать нечего. Это будет открытие способа считывать человеческую память, преобразовав её в какой-нибудь доступный формат и визуализировать человеческие мысли на экране компьютера, например…

– Вы серьёзнее, чем я думал, – и Мясоедов в первый раз за время беседы улыбнулся.

Дальше последовало ещё штук двадцать вопросов, которых даже в состоянии глубокого опьянения я бы никогда не стал задавать себе сам. Так я просидел у Мясоедова больше часа. Потом мы ещё около часа беседовали за жизнь, и в результате я опоздал на собственную лекцию. Мясоедов мне в целом понравился – меня привлёк нетипичный, даже парадоксальный ход его мыслей.

Вообще, тут не так уж и плохо, как я думал вначале, но несколько странно. В первую мою неделю здесь я думал, что попал в прошлое. Конечно, всё вокруг не совсем так, как тогда – машины, рекламные щиты, одежда – что-нибудь да выдаст постсоветскую Россею, понимаешь, но всё же присутствует здесь что-то неуловимо советское, из детства, в других городах уже давно сброшенное с Мерседеса современности.

Во-первых, почти все мужчины здесь носят шляпы. Не блатные лужковские «восьмиклинки» и не кожаные «жириковки», а именно настоящие шляпы с небольшими полями и лентами вокруг тульи, какие были в моде в восьмидесятых. В такой ещё Михаил Сергеевич на мавзолее стоял. Я приехал в Сениши в институтской бейсболке и сразу же стал ловить на себе подозрительно косые взгляды. На вторую неделю не выдержал, купил себе на рынке лопухастый декадентский берет, и взгляды прекратились.