– Огюст, – ответил я.
– Ага, тёзка, значит, – прошепелявил старик, и все в рубке уставились на меня. – Ты шёл за мной. Зачем?
– П-просто, – ответил я, не зная, что следует прибавить.
– Просто? – он усмехнулся. – Просто ничего не бывает. Я вёл тебя, мальчик.
Рыжий матрос поднёс старику кальян. Тот сделал затяжку, закрыл глаза и, казалось, отключился от происходящего.
– Это мои товарищи, – продолжил он через пару минут, указывая рукой на собравшихся матросов, – они свидетели моей долгой жизни.
Старик откашлялся.
– По глазам вижу, тебе не терпится узнать: какова твоя роль в этом спектакле на водах? – старик ещё раз и как-то особенно усмехнулся, печально, что ли. – Потерпи, дружок, скоро всё сам узнаешь. А теперь спать. Вахтенные – Филипп и Васса.
Из рубки я выходил последним. Переступая металлический порожек, почувствовал спиной взгляд старика и невольно задержал шаг.
– Постой, Огюст! – послышался его голос.
Я с готовностью обернулся.
– Подойди, мой мальчик, – еле слышно сказал старик.
Он смотрел на меня, и в его взгляде не было черноты, скорее, глубина, и только старческие белки поблёскивали в изумрудной тине глазниц, как две перламутровые жемчужины.
Вдруг я увидел (или мне почудилось), что старик… раздваивается, как бы отслаивается от самого себя! Вспомнился ролик про то, как змея сбрасывает кожу. Его крутили нам на уроке зоологии. «Какая хрень!» – думал я тогда, с отвращением наблюдая за актом обновления. Теперь же я видел эту зоологическую метаморфозу применительно к человеку. Бред!
…От старика отделилась оболочка (пространственный скриншот!). Она была прозрачна и походила на рисунок, выполненный объёмным графопостроителем. Точный слепок старческой фигуры (так и хочется сказать – прожитой жизни) застыл в полуметре от старика и, несмотря на то, что «оригинал» продолжал двигаться, был неподвижен.
От увиденного я потерял дар речи.
– Что встал? – старик нахмурился, его тон обрёл волевые нотки. – «Быть или не быть», – так, кажется?
Он ухмыльнулся. Вдруг глубокий грудной кашель завладел им и несколько минут немилосердно сотрясал дряхлое тело, доставляя старику видимые страдания. Наконец судовладелец пришёл в себя. Мелькнувшую в момент недомогания черноту во взгляде вновь сменил ровный карий brown.
– Ну, так что? – старик исподлобья взглянул на меня.
Я не ответил. Время замерло, вернее, приобрело резиновые свойства: не шло вперёд, просто растягивалось, не совершая никакого действия. Я медлил с уходом, однако старик сам положил конец нашему свиданию. Он расправил брови и миролюбиво пробурчал:
– Тоже мне Шерлок.
И тут же отрывисто выкрикнул, сверкнув глазами:
– Вон отсюда, щенок! Баста!
* * *
Мне ничего не оставалось, как вернуться на корму и расположиться на кормовой поперечине, положив под голову канатную скрутку. Я лежал на спине и смотрел на звёзды. Непогода стихла. Небо прояснилось. Серебристые горошины посверкивали на бархате небосклона, как песчаная отмель в лунную ночь. Звёзды казались настолько рядом, что пару раз я невольно протянул к ним руку. Вскоре сон сморил меня. Несмотря на тягостный разговор со стариком, я уснул, спокойно и легко, доверив свою судьбу новым биографическим обстоятельствам.
7. Пробуждение
Солнечный луч брызнул в расщелину растянутых в небе парусин. Я открыл глаза и увидел футах в трёх над собой… улыбающуюся физиономию капитана.
– Господин Огюст, – кэп склонился надо мной, подобно знаку вопроса, изъеденному морскими течениями, – как почивали?
– Спасибо, хорошо, – ответил я, немало удивлённый его вниманием.
– Завтрак готов! – гаркнул один из матросов, подбегая с подносом, полным разнообразной морской всячины. У подноса были загнуты края, чтобы при качке горшочки с кушаньями не падали «за борт».