Солнце было уже высоко, когда они добрались до места. Еще издали, завидев стан, Сашка встал на ноги и, качаясь, пытался рассмотреть знакомых: вон дед Матвей деловито колдует над костерком, а Васька, папин брат, куда-то пошел с ружьем и пегой спаниелихой Бертой, верно на озеро уток бить. А вот третьего, немного страшного, косматого мужика Сашка видел впервые, это был Кирюха из Озерного, младший сын деда Матвея.

Дед Силантий не стал подводить кобылу слишком близко, а привязал её к дереву, одиноко стоящему в поле, недалеко от стана. Недолго думая, Сашка спрыгнул с телеги, схватил мешок с палаткой, который был с него ростом, взвалил его на спину и понес.

– Куда ты? – изумился Силантий,– обожди, я помогу.

– Не тронь, – сказал Паша,– ничего с ним не будет, пусть учится, мужиком вырастет.

– Ну, ты, Паша, даешь – хмыкнул Силантий,– ты уж не гоняй его сильно, мал еще.

– Ничего, мой отец меня так учил, и я его так же буду, чтоб толковым вырос.

– Ну, как знаешь.

Паша с Силантием взяли по два мешка и пошли следом. Подходят, а Сашки нигде не видно.

– А где сын-то мой? – спросил Паша

– Муравейчик-то, который мешок тащил?

– Ну

– Вон, уже в реку блесёнку бросил, – усмехнулся Матвей и добавил, – правильный мужик растет, мне-то уж поверь, я сам двоих вырастил.

– Папа! Папа! – раздался с реки Сашкин голос – Папа смотри!

Паша встал на яр и посмотрел на берег: Сашка держал на леске щуку в половину себя ростом, а та вся извивалась, пытаясь слететь с крючка.

– Молодец! Только смотри, не упусти, – улыбнулся отец

Не успел он это сказать, как щука сорвалась и прыгнула в воду, а Сашка, не удержав равновесие, полетел за ней. Упал, и тут же пулей выскочил на берег, точно ничего и не было. Мужики дружно разразились хохотом.

– Ну что? Искупался, Муравейчик? – крикнул дед Матвей, – иди к огню, погрейся, да чаю со смородяжника попей.

Пока сушились Сашкины вещи, он, хлюпая носом пил горячий чай, и слушал байки, которые травил мужикам, уже с утра заквасившийся Матвей.

– Выхожу я, значит, на дорогу, снег скрипит под снегоступами, а вокруг ни звука. «Странно», – думаю я. Остановился и прислушался : тихо. Не по себе мне стало, ох не по себе. И я медленно, да спокойно, чтобы лишний раз не шуметь, начал выбираться из леса. Прошел всего ничего, и тут на меня прямо из—за кедры большая медведица выходит. Встала посреди дороги, воздух нюхает, и хвала богу, что ветер дул от неё ко мне, а не наоборот, а то не сидел бы я сейчас здесь. Пока она голову вверх подняла, я медленно потянул ружье к себе; раз, а патронов нет, извел все на мелочевку всякую.

Я замер, моля бога, чтобы не почуяла меня. Но тут, как назло, за моей спиной мелькнул заяц, и с таким треском рванул в кусты, что медведица резко повернулась в мою сторону и побежала на звук. Я схватил первое, что попалось в руки, свой охотничий нож, и у меня оставался только один шанс. Медведица набежала, поднялась на задние лапы, и тут я ударил, ударил снизу вверх, точно в сердце. Она, лапой врезалась мне в бок, и этим спасла меня от смерти под весом в три центнера. Я вылетел из под падающей туши, как пуля из ружья, и рухнул в снег…

Глянул Пашка, а сынишка то его пригрелся у костра и уснул.

– Смотрите, разморило Муравейчика,– улыбнулся Матвей, – нехорошо ему тут будет спать, голову напечет. Ты неси его, Паша, в балок. Я вам там еще вчера вечером место определил.

Паша взял сына, отнес в балок, положил на настил и вернулся к мужикам:

– Ладно, поехал я на гриву, покошу, а вы тут хозяйничайте. Сашка проснется, с чаем ко мне пришлете.

– Пришлем, коль проснется.

Вскочил Паша в трактор, завел его. Заурчал, загудел железный, затрясся и медленно, в развалку покатил в сторону гривы, блестя ножами на солнце.