Выпучив в бешенстве глаза, Егор едва ли мог говорить.

Пришлось Алимпии вмешаться в разговор.

– Генрих, будьте благоразумны! – воскликнула она. – Ваши провокации толкают Курта на необдуманные поступки. О! Должно быть, вы проводите новые исследования? Помнится, мне дядя что-то рассказывал… «Клинико-биологическое исследование инверсии психосексуальной ориентации у мужчин», если не ошибаюсь?

– Браво, сударыня! – воскликнул психиатр и захлопал в ладоши. – Готов облобызать вашу ручку!

– В другой раз. И каков результат?

– К моему великому сожалению, работа еще не закончена, и мне не хотелось бы преждевременно оглашать скоропалительные выводы. Вас удовлетворит такой ответ, прекрасная Алимпия?

– Вполне.

– Однако полагаю, что господин Краниц находится в некотором замешательстве. Не возражаете, если я коротенько поясню некоторые аспекты своего вынужденного поведения?

– Да не надо ничего пояснять, – пробурчал Егор, с хрустом разломив краснощёкое яблоко на две половинки. – Этот голубиный перевертыш скоро довыделывается со своими… инверсиями психосексуальной ориентации.

– Ого! А вы не такой уж простофиля, каким кажетесь, дорогой Курт, – рассмеялся Генрих. – Браво и вам! Но лобызать вас все же не решусь, даже не настаивайте.

– Умолкни, грусть! Чеши про убогого.

– Как скажете, любезный, – посерьезнев породистым лицом, ответил психиатр. – Итак, эмоционально неустойчивая психика фон Грондберга подверглась сильнейшему потрясению. Возможно, в анамнезе больного присутствует сильный ушиб головного мозга с не выявленным вовремя сотрясением, а возможно и психологическая травма стала катализатором эмоционального взрыва.

– Сильный ушиб… – прошептала Липа. – А почему сейчас нельзя установить причину? Неужели Гектор настолько плох? Как скоро он выздоровеет?

– Прошел довольно короткий период времени – всего лишь сутки, для выяснения обстоятельств возникновения психогенного шока, но одно могу сказать достоверно, что реактивный психоз имеет обратимый характер, и в случае положительной ремиссии выздоровление баронета можно ожидать, гм… скажем, через год.

– Через год?! Так долго?!

– Это в лучшем случае, дорогая Алимпия. Но случаи, как известно, бывают разные, и, вполне возможно, что вы значительно раньше получите то, за чем пришли.

Нарушив повисшую в комнате тишину, Кроненберг подошел к портьере, отыскал шнурок и потянул за кисточку. Бордовые воланы поползли вверх, открывая неровную каменную стену. Узкие щели-бойницы заменяли окна. И откуда-то издалека, из дождливой темноты, через эти самые щели ворвался в комнату свежий воздух. Ударил в грудь Генриха, откинул полы белого халата и окропил моросью смоляные волосы.

– Итак, если вы все же настаиваете на посещении Гектора фон Грондберга, я провожу вас в его покои, – повернувшись к Алимпии, произнес он более чем серьезно. – Да! И вот еще что: разговаривайте с ним так, будто он здоров, но не забывайте, что он болен.

***

О, господи, они опять забрались в его черепушку: тощая Куница с ехидным оскалом и свирепый Гризли. Они нашли его даже здесь, в этом чертовом месте!

Они поедают его мозг, всасывают серую мякоть гнилыми клыками.

Цепляются острыми когтями за пустые глазницы.

И все шепчут, шепчут: «Смерть стоит за тобой, смерть стоит за тобой…»

Да, он испугался!

Сильно испугался, когда увидел отброшенное на камин тело старика и темную, почти черную кровь, выступившую на седом виске, и жадные лапы Куницы, шарящие в карманах, и хищный взгляд ее голодных глаз, брошенный на приоткрытую дверь.

Но Гектора она не могла видеть, никак не могла! Ведь он зажмурился, и все же вспугнул ее. Встревоженная Куница исчезла. Он думал навсегда, но она вернулась. Ее мерзкое тявканье, ее жалкое повизгивание от удара кочергой, бурые ошметки плоти, летящие на платье матери, застывшие от ужаса гнойные глазки падальщика…