– Вот как? О чем же тогда разговор пойдет? – насмешливо спросила красавица.

Рухнов облизнул внезапно пересохшие губы. Отпустивший было ступор начинался заново.

– У меня намерения серьезные…

Зеленые глаза прищурились.

– Я…

– В белой гостиной, во время фейерверка, – оборвала Настя и повернулась к Шулявскому.

Рухнов залпом выпил фужер коньяка.

Обед тем временем подошел к концу. Насытившиеся гости вполуха слушали Рооса, рассказывавшего о нравах различных народов:

– У магрибцев столкнулся с совершенно дурацким обычаем. Почетному гостю, такому, как вы, генерал, у них на пиру полагается самый лучший кусок зажаренного барана.

– Что в том дурацкого? Я подобное отношение своими ранами заслужил! – чуть не обиделся генерал.

– Почетный гость, по мнению магрибцев, не должен утруждать себя жеванием. Жует мясо, а потом руками засовывает гостю прямо в рот самая старая, беззубая женщина. Ну как эта старушка, – Роос указал на сидевшую рядом с Северским его мать.

Княгиня Анна Михайловна Северская была одета совсем не празднично: тяжелое платье, больше похожее на салоп, на голове – невообразимый чепец с лентами и бумажными цветами. Личного доктора Антона Альбертовича Глазьева посадили с ней рядом, чтобы присматривал, но он, по своему обыкновению, налегал на напитки. Анна Михайловна иногда ела, причем с аппетитом, но большую часть обеда просто сидела молча, смотря невидящими глазами поверх голов.

После бестактных слов все дружно уставились на княгиню. Наступила тишина, даже оркестр смолк. А взгляд княгини вдруг стал осмысленным:

– Вася! Это что – свадьба? – спросила старая Северская.

– Да, матушка! А это моя жена, Лизонька, – ответил князь

– Я благословения не давала, – ледяным тоном сообщила Анна Михайловна.

– Матушка, вы не помните…

– Я-то все помню. А ты? Помнишь свою клятву? – спросил скрипучий голос громко и четко.

– Какую клятву, маменька? О чем вы?

– Я тебе больше не маменька! Я… Я проклинаю тебя! Не сын ты мне боле, – закончила разговор с ним княгиня и обратилась к невестке: – А ты уезжай отсюда, да побыстрей…

– Матушка не в себе. Доктор! – позвал оторопевшего Глазьева Северский. – Доктор, матушке хуже! Бредит. Сделайте что-нибудь.

К Анне Михайловне уже бежала Настя с темным пузырьком в руках.

– Анна Михайловна, – девушка вылила жидкость в бокал: – Выпейте! Вам полегчает.

– Сгинь, дрянь, с глаз моих! – Северская-старшая попыталась стукнуть по столу, но ее руку поймал Глазьев, а Настя, чуть запрокинув княгине голову, ловко влила ей в рот содержимое бокала.

– Дамы и господа! – произнес обескураженный князь. – Все вы знаете о болезни моей любимой маменьки. К сожалению, разум ее покинул. Старость не щадит никого!

По зеркально выбритой щеке князя поползла слеза. Расчувствовавшийся генерал поспешил на помощь – как почетный гость, он должен был покинуть стол первым.

– Поблагодарим нашего Амфитриона[2] за пир… – начал Веригин, но его перебила княгиня Елизавета:

– Господа, сейчас десерт подадим. Только скатерть надо поменять.

– Пусть меняют, а мы пойдем освежиться в парк. Погода больно прелестна. – И, подав руку Кусманской, генерал двинулся к выходу. Его примеру последовали остальные – всем хотелось на воздух.

Митя сумел, правда, ненадолго завладеть Машенькиным вниманием, устроив для всей молодежи экскурсию по парку. Показал и наклоненную липу, по которой даже калека заберется к кронам желтеющих деревьев, и гипсовую вазу на мраморном постаменте, украшавшую заросший берег пруда. Сейчас вся компания направлялась к могилке на поляне. Митя, размахивая руками, рассказывал страшную историю помешавшейся девушки, но Маша его не слушала, шепталась о чем-то с Тучиным. Митя расстроился. Неужели все из-за прыщей? Сколько часов он провел перед зеркалом, уничтожая их, сколько ведер настоек и фунтов мазей извел – но проклятые прыщи и не думали сдаваться. Доктор Глазьев его утешал, говорил, что Митя перерастет, мол, надо подождать. Как ждать, если Машу, с именем которой последние полгода Митя ложился и вставал, на глазах уводит другой?