Проверив, что дверь дома заперта и закрыв за собой калитку, Александр Иванович оказывался на тихой и безлюдной улице. Стоя лицом к калитке, потирая руки и облизывая губы, старик бубнил себе под нос:

– Так вот… Схожу поработаю с Митричем… Подсоблю хорошему человеку и сам при деле буду… А то что ж сиднем-то сидеть? Дома-то Непутёвый побудет, я его молочком покормил… Славный котёнок! Может, когда и мышей ловить будет… Ну, пойду я…

Опираясь на палку, вдруг довольно громко и чётко произнёс:

– Пусть земля тебе будет пухом, Марья Ивановна!

И Александр Иванович медленно побрёл по ветхому рябому асфальту своей родной Советской улицы. Путь его был довольно долог: пройдя половину Советской, он свернул на улицу Пушкина. Улица Пушкина кардинально отличалась от Советской. На Советской жили старики, строившие свои дома давно. Улица Пушкина же была центральной, вела к железнодорожному вокзалу. Здесь строили новые дома, в два или даже в три этажа, с гаражами, утыканные тарелками, с балконами и причудливыми крышами. Смотрелось эффектно, особенно если рядом стоял какой-нибудь низенький старенький домик со смытой дождями побелкой или покосившимся выцветшим забором.

Далее путь Александра Ивановича сворачивал на улицу Лермонтова, представляющую собой нечто среднее между Советской и Пушкина, которая быстро заканчивалась довольно длинной бетонной в два человеческих роста стеной маслозавода. Точнее, бывшего маслозавода, так как в эпоху демократии оказалось, что столько масла людям не требуется и бывшая проходная превратилась в офис какого-то банка, а отдельные цехи работали нерегулярно и производили неизвестно что. Иногда они закрывались, иногда открывались. Иногда люди получали здесь зарплату, иногда не получали. В любом случае деваться им было некуда, и некоторые приходили сюда просто так, посидеть в тени под стеной и покурить.

Далее путь лежал по аллее, в тени разросшихся вековых деревьев, которых не заботило ничто на этой Земле; под ними установили узкие без спинок лавочки, которые ломались по ночам такими хитроумными злодеями, которых не могла поймать милиция, хотя, как считал Александр Иванович и ещё некоторые горожане, милиция не очень-то их и ловила.

Аллея заканчивалась Вечным Огнём. Огромная белая стела, перевязанная посередине георгиевской каменной ленточкой, в основании была украшена звездой, из сердцевины которой с характерным шумом вырывался беспокойный оранжевый огонь. Это было единственное место в городе, где Александр Иванович явственно чувствовал связь земли и неба.

Александр Иванович остановился напротив огня.

– Низкий поклон вам, ребятушки! Уж простите, что жив остался…

Дальше старик сворачивал в короткий переулок, проходил мимо газетного ларька, где так неудачно несколько дней назад столкнулся с Шушей, и проходил на рынок к торговому месту № 16.

Митрич был уже на месте. В белом длинном фартуке он крутился с ножами возле только что привезённого быка.

– Приветствую, Александр Иваныч! Руку, извини, не пожму… Предлагаю включиться в работу!

Александр Иванович сделал бы это и без команды.

– Как Непутёвый?

– Живёт, слава Богу! Молочко сегодня давал…

– Ну ты его балуешь! Ещё б не прижиться!

На рынок пошли первые покупатели.

Митрич, засопев и вытирая пот со лба, остановил Александра Ивановича и ножом показал на некоторые куски:

– Вот этот Иммануилу Фёдоровичу обещал… Вот тот Василию Иванычу, и ножку не продавай до обеда. Помнишь Костика? Просил оставить, но человек ненадёжный…

– Костик? Что Василия Николаича?

– Ну да.

– Он меня как-то подвозил от Марьи Ивановны.

Митрич нахмурил брови и упёр руки в бока, опираясь на запястья, чтобы не пачкать фартук: