Выступление было назначено на 19 апреля, подпольщики заранее отпечатали в типографии районной газеты (Федор Глинский) пятитысячный тираж листовки, рассказывающей о репрессиях оккупационных властей по отношению к гражданскому населению и призывающей народ к сопротивлению.

Восстание в Березино, однако, не состоялось: один из участников заговора предал своих товарищей и в конце марта 1942 года подполье было разгромлено. В Березино арестовали его руководство и выявленных участников из числа местной полиции, в волости также были отправлены отряды гитлеровцев для ареста тамошних полицейских; в том числе на пути из Мощаниц в Березино был арестован и Евгений Ермалкевич. После непродолжительного следствия организаторы подполья (Леонид Шунейко, Елизавета Гансовская, Федор Глинский, Евгений Ермалкевич и жена Шунейко Зинаида Майорова) 23 апреля были публично повешены в Березино, остальные участники (в основном давшие согласие на участие в восстании полицейские – всего от 60 до 70 человек) были расстреляны несколькими днями позже229. Среди расстрелянных были и, в общем-то, непричастные к подполью жены Ермалкевича и Глинского230.

Николай Дербан не пострадал в ходе расправы с заговорщиками – во избежание провала он покинул деревню Локоть (вблизи Мощаниц), в которой открыто проживал до этих событий, и ушел в лес.

В это время возле деревни Демешовка Борисовского района скрывалась небольшая группа (9 человек) евреев из Борисова. Ее возглавлял уроженец города, бывший инструктор райкома партии в Вилейской области Пруссак Михаил Пейсахович. К ним и ушел Дербан231. Остальные члены его группы, в меньшей степени связанные с событиями в Березино, несмотря на то, что были уже готовы к выходу, решили ждать, когда растает снег.

Возвращаясь к вопросу привлечения к партизанской борьбе зимовавших в немецком тылу красноармейцев, отметим следующее. К весне 1942 года немецкие власти изменили отношение к военнопленным, в достаточно большом количестве почти свободно проживавших до сих пор в деревнях. Речь идет о части военнопленных (в основном раненых и больных), отпущенных прошлой осенью из лагерей на излечение. По два—три человека они расселились по деревням под присмотром местных властей. По выздоровлении их труд использовался в колхозах, а иногда и в частных хозяйствах местного населения232. К зиме «вольноотпущенники» прижились на территории района (как и окруженцы-приписники) и вполне слились с местным населением: вместе с молодежью посещали вечеринки233, женились на местных девушках. Судя по всему, вначале лишь незначительная часть этого контингента бывших красноармейцев откликнулась на агитацию Дербана и его предшественников и дала согласие на участие в их партизанской группе.

Однако в начале апреля ситуация изменилась. Началось поголовное преследование проживавших на таких льготных условиях военнопленных, полиция ловила их и направляла в Борисов для дальнейшей пересылки лагеря234. Эта акция не была инициативой местных (Борисовской или Березинской) комендатур, она проводилась на всей оккупированной территории Белоруссии в соответствии с принятым в марте месяце решением командования Вермахта о возврате приписанных к колхозам военнопленных обратно в лагеря235. Известный белорусский коллаборационист Евгений Колубович, вероятно, справедливо называл такую политику немецких властей едва ли не главной причиной, побудившей тысячи бывших окруженцев и военнопленных примкнуть к набиравшему силу партизанскому движению236.

Это подвигло и остававшихся до сих пор в деревнях участников инициативных групп, организованных Дербаном в течение зимних месяцев, примкнуть к своему лидеру. 5 апреля 1942 года в лагерь Михаила Пруссака (лесной массив урочища Галайщина в четырех километрах на север от деревни Локоть