Родители твои А. и М. Леб<едевы>. Напиши нам хотя одну строчку».

Благословенные родители благословенного Богом сына! Господь утешил их позднее неоднократным свиданием с сыном-иноком в его обители, утешил и сознанием того, что по их же словам «милосердый Господь помог совершить ему трудный путь иночества».

Итак, для брата Александра начались долгожданные дни новой жизни в обители. Мир со всем его шумом и суетой, с присущими ему утехами остался уже за стеною святой пустыни. Правда, утехами мира и раньше очень мало пользовался призванный в юности Богом раб Божий, дела же мира и неизбежная в делах этих суета теперь уже совершенно отступили. Новый послушник, погружаясь в дело спасения души своей, пребывал в чувстве глубокого духовного восторга; теперь душа его подобно птице могла широко распростереть свои крылья, и с пророком Давидом мог он воскликнуть: кто даст ми криле, яко голу вине и полещу… (Пс 54:7). Правда, это не были крылья, о которых тот же пророк говорит, что они посребрене и междорамия… в блещании злата (Пс 67:14), – то крылья духовного совершенства; сейчас это были крылья смиренной души, наслаждающейся красотой Божьего мира в мире Божьих людей. Этот восторг души не был прелестным, представляющим вещи не так, какова их сущность. Подготовленный еще заранее старческим руководством в Казани, брат Александр вполне ясно отдавал себе отчет в том, какие трудности ждали его на новом пути. Но одно исполнение его «давнего и нетерпеливого» желания уже наполняло восторгом душу, одно было достаточно для того, чтоб дать силы для перенесения всех возможных трудностей и скорбей. Старцем он избрал себе отца игумена Германа, имея к нему нелицемерную сыновнюю любовь еще с тех пор, когда приезжал из Казани просить о поступлении в монастырь.

Батюшка игумен Герман, будучи учеником иеросхимонаха Александра из Гефсиманского скита, усердно насаждал старчество в своей обители. По свидетельству о нем его последователей, батюшка Герман признавал, что без старчества не может быть подлинной монашеской, да и вообще духовной жизни. Утаенны были добродетели отца игумена. «Потаенно, но непрестанно понуждал он себя ко всякому доброделанию, – говорит тот же свидетель, – в игуменском служении работал он Господу нелицемерно – ни братии, ни начальству не искал угодить. За то терпел, но дано ему было безгрешное веселие».

В руки такого раба Божьего – нелицеприятного и строгого старца отдал свою душу брат Александр. И любовь его к своему батюшке была ярким светом всей его жизни в Зосимовой пустыни. Позднее, уже в зрелые годы, батюшка почти никогда без слез не вспоминал своего старца. Дорожил, как святыней, каждой его книгой; старые бумажки, служившие закладками, не разрешал уничтожать, потому что были они положены дорогими батюшкиными руками; иконы, писанные его кистью, благоговейно охранял, поновлял, портрет его всегда с особым чувством показывал своим духовным детям – духовным внучкам батюшки Германа.

Насаждая старчество в своей обители, отец игумен искал не внешних достоинств или достатка; он искал, чтобы каждый из его братства, по слову одного из паломников пустыни, «мог принести на алтаре своего сердца жертву духовную, отдать всю свою жизнь Христу». Поэтому «не внешним убранством зданий и материальным достатком славится Зосимова пустынь. Не шумные громкие дела расточает она по белому свету. Ее насельники богатеют не по-земному, а возделывают в себе плоды Духа… Они жаждут единого на потребу (Лк 10:42)… Открыть всю свою душу старцу, обнажить раны своего сердца, получить от него пластырь спасительный – вот чего хочет зосимовский инок», по слову того же богомольца.