– Вы что ж, мышей ели? – ужаснулся Витька.

Старушка постучала согнутым пальцем его по лбу:

– Ты что, милый, того? Аль у тебя голова чепухой всякой забита? Дурашка, ты и есть дурашка.

Витька надул губы, ему до слез было обидно слышать о себе такое.

– Чего вы обзываетесь, – сказал он дрогнувшим голосом.

– Сам хорош, – укоризненно ответила старушка и, нарочно косноязыча, противным голосом передразнила: – Вы мы-ы-ышей ели… Надо же такое придумать! С кошкой меня сравнил. Тьфу, срамник!

Витька и сам уже сообразил, что, если долго находиться в одиночестве, любой человек поневоле одичает, но вот с мышами он, конечно, перегнул. Он виновато взглянул на старушку, которая стояла с обиженным видом, демонстративно отвернувшись. Выказывая своё дружелюбие, Витька примиряюще сказал:

– Бабась, а Бабась… давай мириться.

В глазах старушки пробудился интерес:

– Как это… мириться?

Обрадованный тем, что Бабася оказалась незлопамятной, Витька торопливо и горячо объяснил ей церемонию заключения мирного договора. Они сплели свои мизинцы.

– Мирись, мирись и больше не дерись!

Витька, гордый тем, что завёл дружбу с таким замечательным существом как Бабася, преисполненный важности момента, еще от себя добавил:

– Мир заключается на вечные времена.

Процедура заключения мира на вечные времена получила полное одобрение старушки:

– Ишь ты, как сказано… Значит, мирись, мирись… И не абы как… А на вечные времена!

Витька с готовностью кивнул:

– Ага!

Бабася наморщила свой крошечный носик, будто собираясь чихнуть. Но, к удивлению Витьки не чихнула, а тихонько захихикала:

– Хи-хи-хи!

Это она так смеялась.

Догадываясь, что её писклявый смех – предвестник веселья, Витька радостно запрыгал на месте:

– Ура!

Его настроение передалось и Бабасе. Давно она так не веселилась.

– Жить мне, не пережить! – воскликнула старушка и так лихо притопнула великоватыми башмаками, что Витька даже испугался за её здоровье. Но Бабася от древности, как ожидалось, не развалилась, чем ещё больше вызвала к себе уважение.

– Ну, Бабася, ты даё-ёшь! – восхитился Витька.

– Это еще что, – похвалилась старушка. – Я и не такое могу.

Она по-молодому взмахнула руками, срывая голос, крикнула:

– Э-эх, милай!

И хотела уже пойти плясать вприсядку. Но вот тут-то и случился с ней казус, который впоследствии Витька без гомерического хохота не мог вспоминать. Стоптанный каблук старушки задел нижний конец доски, прислонённой к стене.

– Бабася! – крикнул, упреждая, Витька, но было уже поздно.

Висевшая на гвозде плетёная корзина, сбитая доской, свалилась сверху прямо на старушку, да так удачно, что накрыла её с головой. Перепуганная от неожиданности Бабася одичало ухнула из-под корзины. Может, на этом всё и закончилось бы, но опять подвела коварная доска. Её верхний конец, потеряв опору, обрушился на старушку, ударив по днищу перевернутой корзины.

Витька крепко-накрепко зажмурился, даже ладошками торопливо прикрыл свои глаза. Раздался неимоверный грохот, который, наверное, был слышен на другом краю деревни. А когда он глаза открыл, старушка, придавленная доской, лежала на полу, высоко задирая башмаки. Витька поспешил ей на помощь.

Видя, как старушка, пытаясь подняться, напрасно сучит в воздухе ногами, Витьку начал душить смех. Вначале он изо всех сил крепился, подозрительно хрюкая себе в губы. Но, когда убрал с неё тяжеленную доску и помог освободиться от корзины, не выдержал, от души расхохотался во всё горло. Лицо Бабаси украшал синяк, величиной со здоровенную сливу, который прямо на глазах наливался лиловым цветом, отчего левая сторона её лица стала заметно криветь.