— Думаю, — даже не скрывая довольства, ответила я.

Гордилась ли я собой? Да, разумеется. Какие-то три-четыре часа я здесь, под этим синим сказочным небом, в мире, где ведьма и ее сила — реальность, где я — хозяйка четырнадцати неприкаянных душ и разоренного имения, но! Я уже нашла выход из сложившейся ситуации. И легко, как будто речь шла о чем-то для меня привычном и обыденном, решила продать человека. Двух человек. Как вещи. Чем это мне объяснить? Возможно, мышлением, очень быстро перестраивающимся под новые для него реалии. Возможно, остатками «памяти» барышни, безымянной для меня, проклятой для черной Татьяны и безраздельной хозяйки их судеб для всех остальных.

Будет отлично, мрачно подумала я, если память моего нового тела ограничится знанием языка и грамоты и некими социальными допущениями, как-то: продать ненужную вещь, если она не нужна, мешает или опасна для меня и всех остальных, нормально, даже если эта вещь — человек. В такой ситуации мне может помешать мой просвещенный гуманизм.

— Ваше дело — изловить их. — Я поднялась. — Авдотья, отведи Степаниду в комнату и смотри, чтобы она не сбежала. Лука доктора привезет. Лука?

Тот с готовностью подошел ближе. Может быть, за какие-то провинности, которые я таковыми отчего-то не сочла, он ждал порки, но обошлось.

— Сядь, расскажи, что с имением. Только подробно и без лирических отступлений.

Лука захлопал глазами.

— Подробно, но коротко, — поправилась я, в очередной раз обругав себя за речь.

— А что, барышня? — Лука был сбит с толку. — Дак все как было, так и есть. Ничего же не изменилось. Земли есть, сеять нечем. Вона, две полосы засеяли, на что грошей хватило, а взойдут али нет — одному Преблагому ведомо. Все же прочее графу отдали, и поле, и выпасы. Одна лошадь, и та старая. Корова вон у меня — так и та молока дает только на вас, барышня, да ребятенков. Анна все…

— Стой, — перебила я, вспомнив, как напомнила мне моя банщица неприятную Татьяну. — Анна родня Татьяне?

— Так… мы ж тут все какая-никакая родня, — удивился Лука, а я поморщилась — и снова напрасно спросила, да и вряд ли иначе, оттого и отдавали девушек в другие деревни замуж в старые времена, но это те, у кого деревень было много. А мне и моему батюшке, наверное, пришлось кого-то и продавать. — Да Анна баба добрая, хоть и смурная. — Он заулыбался, лицо его разгладилось, во взгляде появилась нежность, которую я никак не могла от него ожидать. — И ребят любит. Хорошая баба. Так вот она все Мурку, корову-то, водит на выпас, а сами знаете, где выпас хорош… Увидит приказчик, кричать будет. Но Анна такая, за своих-то горой. Хорошая она, барышня.

Он говорил жарко, даже рука у него дернулась, словно он хотел ударить себя кулаком в грудь в доказательство своих слов. Я решила, что Анна его жена. Где выпас, чей приказчик и почему он будет кричать — для меня пока что осталось тайной за семью печатями.

— Теперь про заклад скажи.

Лука вдруг ожесточился. Вот только что передо мной стоял добродушный заботливый староста крохотной деревеньки и правая рука хозяйки имения, простоватый мужичок, боявшийся получить плетей за недосмотр и шугающийся ведьм, и в один миг в его глазах полыхнули такие ярость и ненависть, что я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.

— Кабы не ведьмин знак, барышня, — очень отчетливо и злобно произнес Лука, — я бы, да простит меня Премудрейший, поклоны бы ему в храме отбил. Потому как один залог, второй, да и третий барин бы на игры да непотребщину спустил. Кабы не ведьмина сила, решил бы я, что Преблагой то волей своей сотворил — и вас от гибели лютой отвел, и Федота, а кошель по реке пустил. Так уж пускай мы впроголодь, но и барин тоже.