Так незнакомец описывал почти каждую вещь Есеня, которую находил в комнате. Барду эти разговоры не понравились.

– Ты кто такой!? – грозно прошипел толстяк, заходя внутрь и насупившись. Вспышка боли в голове заставила его поморщиться, от чего лицо приняло совсем уж угрожающий вид.

Незнакомец, укутанный в ворох шарфов и напоминающий скорее привидение с подмостков дешевого театра, чем живое существо, вздрогнул и обернулся.

– А ты кто такой? – прошипел он.

– Я Есень! – ответил бард. Он был одного роста с воришкой, но зато раза в три шире и, если вдруг что, себя в обиду точно не даст. Мысль о том, что у вора может быть нож или что похуже, обошла затуманенную голову барда стороной. – Это моя комната, а ты иди отсюда!

– Ишь какой! – проворчал сгусток шарфов, отступая на пару шагов. – Тебе что, рубашки жалко? У тебя вон одна мандолина чего стоит, а мне жить не на что!

– Что, совсем не на что? – спросил бард, сам не зная, зачем. Есень вспомнил, как этот некто просил Акиву не выгонять его, и музыканту вдруг стало жаль незнакомца.

– Совсем!

– А почему тебя Акива выгнал?

– А вот этого тебе лучше не знать, приятель, – проговорил вор в шарфах. – Что ж, не хочешь по-хорошему, так значит сам напросился…

Тень вдруг начала расплываться, лепестки балахонов один за другим раскрылись, а среди них зажглись два оранжевых огня. Эти огни слегка подрагивали, притягивая взгляд и вводя в легкий транс.

Есень еще не догадался, в чем дело, но его безотказный инстинкт бывалого путешественника сработал без промедлений. Схватив мандолину, стоящую у стены, он огрел ею незнакомца, что было сил. Будь верная подруга музыканта деревянной, непременно разлетелась бы в щепки от такого удара, но она была наполовину из металла и уже не раз становилась грозным оружием в руках барда.

Огни сразу потухли, раздался сдавленный вскрик, и неизвестный повалился на пол.

Некоторое время Есень стоял над своей жертвой, соображая, что такое сейчас произошло. Потом он поставил мандолину к стене и бросился к лежащему на полу телу.

– Боги, только бы я его не убил!… Только бы не убил!… – бормотал бард, лихорадочно распутывая бесчисленные шарфы.

Наконец, последний шарф открыл голову незнакомца.

Тусклый свет только занимающегося утра едва проникал в комнату, но и его было достаточно, чтобы Есень с первого взгляда узнал ланка.

До сих пор музыкант почти не видел их, только издалека. Все люди-змеи куда-то попрятались после того, как верховный бог ополчился на них.

У этого вместо кожи была бархатистая светло-зеленая чешуя, как у ящерицы, а серые жесткие волосы он заплел в тугие мелкие косицы. В остальном перед Есенем лежал обыкновенный человек.

– Э, приятель, очнись! – проговорил бард, легонько ударяя лежащего по щекам. – Приятель!…

Но ланк не двигался.

Есень тихонько завыл от страха и поднялся. Он не знал, что нужно делать в таких случаях. Однако он точно знал, кто мог это знать.

Акива только-только уснул у себя в комнате после тяжелой ночи и был злее бешеной фурии, когда Есень его поднял. Однако услышав, в чем дело, леннай попридержал ругательства и поспешил в коморку барда.

Ланк все еще лежал на полу.

Опустившись к нему, леннай проверил пульс и вздохнул с облегчением.

– Жив, – сказал он, нахмурившись. – Но лучше бы помер, оказал бы нам всем большую услугу!

– Кто он такой? – спросил бард, садясь на свою кровать. Ланк жив – какое счастье… Боги, никогда бы Есень не подумал, что будет так рад живой змее у себя в комнате!

От пережитого волнения у музыканта коленки подгибались, однако в голове малость прояснилось.

Акива уселся на пол и устало протер глаза.