, у больных корсаковским психозом сохраняется; впрочем, сами больные не могут дать себе отчета о наличии этих следов. «Прежде всего поражает то, что хотя больной нисколько не сознает, что у него остались следы тех впечатлений, которые он получает, но все-таки следы эти по всей вероятности остаются и так или иначе влияют на ход представлений, хотя и в бессознательной умственной деятельности»[64]. Таким образом, в случаях корсаковского психоза мы имеем, с одной стороны, несомненную потерю памяти – именно такое безусловно впечатление производят больные: это люди, потерявшие память. С другой стороны, тщательное клиническое наблюдение показывает, что следы предшествующего опыта все же у них сохраняются; больные способны соответственно изменять свое поведение, приобретать новые привычки и т. п., – словом, автоматическая сторона в их поведении как бы сохраняет целиком свою память. Очень интересное наблюдение приводит по этому поводу С.С. Корсаков. «…Иногда бывает так, – пишет этот автор, – что войдешь к больному в первый раз, он подает руку, здоровается. Затем уйдешь и через 2–3 минуты опять придешь; больной уже не протягивает руки, не здоровается, хотя на вопрос, прямо поставленный, видел ли он меня сейчас, отвечает, что не видел»[65]. Обычно тот вывод, который следует из приведенных данных, формулируют так: потеря памяти, как, например, говорят Корсаков и идущие за ним авторы, вовсе не обусловливается потерей способности к образованию следов, способности фиксации, но заключается в неспособности больного к воспроизведению. Такая формулировка опирается, как мы видим, на представление о существовании двух различных функций памяти, или двух различных памятей – «mйmoire de fixation» и «mйmoire d'evocation», если говорить в терминах Richet. Ее правильность не возбуждала бы никаких сомнений, если мы, например, имели только тот факт, что у страдающих амнезией во время болезни не обнаруживаются решительно никакие следы текущих событий и что только после выздоровления, когда воспоминания как бы воскресают, мы получаем основание судить о том, что соответствующие следы в памяти больных все же должны были оставаться. Однако и приведенные нами наблюдения и – в особенно отчетливой форме – данные нашего исследования показывают, что в действительности это решительно не так.

С нашим больным мы поставили очень простой эксперимент с воспитанием двигательного условного рефлекса. Первоначально мы имели в виду вести наши опыты с электрокожным (безусловным) раздражителем и набором зрительных и звуковых условных сигналов по методике, как она обычно описывается рефлексологами[66]. С этой целью мы расположили наши приборы таким образом, чтобы экспериментатор имел возможность предъявлять испытуемому один из трех резко отличавшихся друг от друга зрительных (цветные электрические лампочки) или слуховых (звонок, трещотка, звуковой молоток Вундта) раздражителей и вместе с тем наносить испытуемому удары электрическим током от спирали Дюбуа-Раймонда, соединенной со специальными контактными приспособлениями на реактивных ключах испытуемого. План исследования предполагал выработку у испытуемого первичного условного рефлекса (снимание руки с ключа), прослеживание угасания этого рефлекса, выработку простейшей дифференцировки и условного торможения. Однако уже в первом сеансе мы натолкнулись в работе с нашим больным на препятствие, показавшееся нам при данной методике непреодолимым. Первые же подкрепления, которые мы присоединили к условному раздражителю, не вызвали у больного никакой двигательной реакции; тогда мы значительно усилили электрокожное раздражение, но и после этого больной, хотя и с видимым напряжением, непрерывно продолжал держать обе руки на ключах, иногда снимая их с выражением извинения якобы за нарушение им инструкции. Мы пробовали разъяснить больному, что от него вовсе не требуется, чтобы он терпел электрические удары, и что он может отдергивать руку. После этого несколько реакций проходили нормально, а затем больной, забывая нашу инструкцию, вновь старался удерживать руку на ключе, предполагая, что это своеобразный вид электризации, действию которой его подвергают с лечебными целями. Последующий, второй, сеанс прошел примерно так же, если не считать того, что такое произвольное торможение рефлекса наступало несколько реже. Все же при этих условиях общий процесс оказывался до такой степени усложненным, что и дальнейшие эксперименты едва ли могли бы дать сколько-нибудь доступные анализу материалы. Поэтому мы резко изменили методику и сделали попытку выработать у испытуемого сразу же дифференцированные двигательные рефлексы, пользуясь следующим весьма простым приемом: усадивши нашего больного за стол, мы предложили ему положить перед собой обе руки, затем, предъявляя ему один из наших раздражителей, почти тотчас же (2–3 секунды) подкрепляли его словами: «Поднимите