Насилие над языком – горький плод и социально-политических страстей. В особенности это относится к эвфемизмам – сознательно конструируемым словам-призракам, сущему проклятию чистоты языка. Они проявляются в деформациях функций языка как форма социальной магии, призванная скрыть эгоцентричные интересы. Например, «общество благоденствия», «либерализм», «мировая шахматная доска», «гуманитарная интервенция» и т. п.

Как полифункциональный «блеск» языка, так и «нищета» его многоликих дисфункций нередко ведут к представлениям о языке не как инструменте постижения или искажения реальности, а как о ее творце. Еще Цицерон заметил, что духовную жизнь античного мира «давно мучают споры о словах». Это споры о Слове как начале мира, его со-творении, смысловом и системообразующем центре упорядочения хаоса, символико-знакового выражения его логоса. Nomen est питеп (называть значит знать) – говорили римляне. Итогом стал феномен «сумасшедшего фортепиано», о котором писал французский просветитель Д. Дидро: оно возомнило, что само сочиняет музыку. Таким, по сути, сумасшествием было официальное приветствие последних римских императоров «Ваша вечность!», и это в то время, когда империю уже крушили так называемые «варвары». А как относиться к заявлению Н. Хрущева с трибуны ООН в адрес Запада: «Мы вас закопаем» или словам «Союз нерушимый…» из гимна позднего, уже уходящего с исторической сцены Советского Союза?

Все это и многое подобное – эдипов бунт сына против отца, попытка сына-языка поставить на колени отца – творящую язык практико-преобразующую деятельность человека. Numen est потеп (знать – значит называть). Поэтому называя современность такими «именами», как переход к «постиндустриальному», «информационному», «сетевому» и т. п. обществу, уместно поставить и предложить адекватную интерпретацию культурно-цивилизационных оснований этих объективных тенденций, выявить их корневую систему.

Благодаря информационному и коммуникативно-семиотическому характеру своей деятельности человек взаимосвязан с «первой» – космической, «второй» – социальной и «третьей» – аксиологической природой. Первая из этих связей – «человек – природа», вторая – «человек – человек» и третья – «человек символический».

Становление и развитие взаимодействия «человек – природа» обусловлено мощным импульсом динамики нашей планеты и объективно – ответом наших предтеч на вселенский вопрос «Быть или не быть?» в обретении ими в процессе эволюции способности перехода от адаптивного поведения к познанию сущностных связей окружающего мира, их имитации и реконструкции в технологиях (греч. techne – одновременно орудия и искусство их создания и совершенствования). Однако общественное производство по своей сути и значению выходит далеко за рамки организмического отношения «человек – природа». «Именно в переработке предметного мира человек впервые действительно утверждает себя как родовое существо. Это производство есть его деятельная родовая жизнь», – отмечал К. Маркс [236, с. 94].

Объективно самоцелью этой деятельности является «богатый человек… нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни». «Богатый человек» – это творец общественного богатства. «Чем иным является общественное богатство, как не универсальностью потребностей и способностей, средств потребления, производительных сил и т. д. индивидов, созданных универсальным обменом? Чем иным является богатство, как не полным развитием господства человека над силами природы, т. е. как над силами так называемой "природы", так и над силами собственной природы? Чем иным является богатство, как не абсолютным выявлением творческих дарований человека без каких-либо предпосылок, кроме предшествующего исторического развития, делающего самоцелью эту целостность развития, т. е. развития всех человеческих сил как таковых, безотносительных к какому бы то ни было заранее установленному масштабу», – писал Маркс [233, с. 476].