. В Польше тем временем гремел со своими рассказами об Аушвице Тадеуш Боровский, которого наперебой приглашали публиковаться лучшие издания страны. Боровский был на год младше Лема, а обративший его в коммунизм Виктор Ворошильский (новоявленный Маяковский из-под Гродно) – на целых шесть. Но это их, а не Лема наряду с Братным, Конвицким и другими перспективными авторами в январе 1948 года Министерство культуры и искусств пригласило на семинар молодых писателей в Неборов, где находился барочный дворец Радзивиллов (потом этот дворец сыграет роль академии пана Кляксы в одноименном фильме Кшиштофа Градовского). И там эти юные гении, вместо того чтобы внимать авторитетам, таким как Ивашкевич и Жулкевский, взялись их высмеивать![280] Корифеи пренебрежительно именовали их «прыщавыми», а те пламенно несли социализм в массы, упрекая старшее поколение в инертности. Это была идейная дискуссия! Но Лем стоял от нее в стороне – не потому, что не хотел, а потому, что не дорос. У него даже не получилось войти в литературную группу Inaczej («Иначей»/«Иначе»), организовавшую Кружок молодых авторов и издававшую одноименный журнал: сначала его проза отвергалась, а затем, когда он прислал туда неплохой рассказ про Варшавское восстание, тот просто был потерян (и уже навсегда)[281].

Впрочем, Лем тогда еще учился на медицинском и ему было не до выездов на писательские сборища. Лишь в 1948 году он окончил университет и даже не стал сдавать экзаменов – так спешил расстаться с опостылевшей медициной[282]. Оно и понятно: в разгаре была работа над первой по-настоящему мощной вещью, которая должна была сделать Лему имя: «Больницей Преображения». Желание создать что-то большое и стоящее иногда посещало Лема и ранее: достаточно вспомнить такие проникновенные творения, как «Сад тьмы», «Укромное место», «Новый» и «День седьмой». Но тут Лем решил взяться за дело всерьез – и за четыре недели в сентябре 1948 года создал роман о немецкой оккупации[283]. Приступая к нему, Лем вдохновлялся не только своими военными переживаниями, но и проходившими в 1946–1947 годах в Кракове судебными процессами над нацистскими преступниками (оттуда же, видимо, растут ноги и у рассказов «Новый» и «Гауптштурмфюрер Кестниц»).

Незадолго до окончания романа с Лемом случилась крупная неприятность: он ненароком подвел под монастырь «Жиче науки», что аукнулось журналу сменой руководства, а в дальнейшем его переносом в Варшаву. Причиной стал пересказ Лемом на основе материалов «Правды» августовской сессии ВАСХНИЛ, на которой учение Лысенко в области генетики было провозглашено обязательным и единственно верным. Лем, который еще год назад в аналогичной статье критиковал взгляды на эволюцию ректора Люблинского католического университета, ксёндза Антония Сломковского (вскоре арестованного), теперь предпочел не атаковать напрямую, а просто представил позиции обеих сторон. Но такие обороты, как «в своей речи академик Лысенко выступил против признанной во всем мире генетики», тоже о многом говорили[284]. Тема была опасная, Хойновский даже пустил текст Лема без подписи, но это не спасло журнал от громов и молний из Министерства просвещения. Как замечает Агнешка Гаевская, уровень статьи показывал, что Лем мог бы претендовать на научную карьеру, если бы не ужесточение политического курса[285].

Вот только большой вопрос, сильно ли переживал Лем по поводу этого ужесточения. Ну да, с разгромом генетики он был не согласен, но это не значило, что он был не согласен со строем или с линией партии. В воспоминаниях Лем пытался изобразить себя антикоммунистом, который если и писал что-то угодное властям, то от безденежья и с фигой в кармане. Так, он подробно рассказывает о своем сотрудничестве с «Тыгодником повшехным», но почти не упоминает «Кузницу» или «Жолнеж польский». Мало говорит о ранних рассказах и пьесе «Яхта „Парадиз“», вообще не вспоминает о двух своих сценарных заявках, зато с удовольствием расписывает, как сочинял «Больницу Преображения». А еще в обоих больших интервью сообщает, как попал в облаву на квартире у Хуссарского и просидел под замком несколько недель (якобы из-за этого он и не смог сдать выпускных экзаменов). По словам Лема, это произошло в 1947 году, но тогда в Кракове не было никаких облав на студентов. Кажется, права Гаевская, которая предположила, что речь идет о столкновениях учащихся с милицией в День Конституции 3 мая 1946 года.