— Привет! — протягиваю я руку, чтобы помочь Фэйт выйти из лимузина.

— Привет, — еле слышно произносит она, чувствуя себя неловко в декольтированном платье, которое, конечно, намеренно так подобрали костюмеры Эвана, чтобы ещё больше подчеркнуть её безгрудость, худосочность и выпирающие лопатки.

— Как настроение?

— Волнуюсь, — сглатывает она.

— Напрасно, — снимаю я с себя пиджак и накидываю ей на плечи. — Так лучше?

— Намного, — воодушевлённо кивает она.

— Вот и славно. Любишь кино?

— Кино?!

— Да, в настоящем кинотеатре. Только этот сеанс будет для нас двоих.

— Наверно, — пожимает она плечами.

Но я уверен, что ей понравится.

Хотя фильм, конечно, дерьмо. Нет, для своего семьдесят-затёртого года он, не спорю, был передовым. В венской гостинице встречаются бывший нацист и бывшая заключённая концлагеря. И между бывшими палачом и его жертвой возникает странное противоестественное влечение.

Но Шарлота Рэмплинг в сцене, где она танцует топлесс перед немецкими офицерами, гениальна. И действительно похожа на эту худенькую девочку, что сидит, вжавшись в кресло, рядом со мной. Ей бы немного уверенности в себе. А она боится моей руки, гладящей её пальцы. Боится еды, что я принёс специально для неё.

Но сэндвич, что мы кусаем по очереди, всё же за половину сеанса съедаем. На вторую у меня просто не хватит нервов. Тем более фильм заканчивается плохо. Фэйт расплачется, мне придётся её утешать… ну уж нет! Мне дорого вот это её лёгкое возбуждение, что вызвали в ней сцены сексуального насилия. Хоть для того времени они и были очень откровенными, но именно в их завуалированности и эротизме главный эффект.

Я наклоняюсь к её лицу, загораживая экран.

— Ты умеешь танцевать?

— Наверно, плохо, — вжимается она в кресло, выдыхая в мои губы запахом сыра, хлеба и курицы.

— Хочешь, я тебя научу?

И не дожидаясь её ответа, уверенно накрываю её губы поцелуем. Её мягкие, безвольные, пропахшие сэндвичем губы, которые отвечают мне сначала робко, а потом словно поезд, набирающий обороты, вдруг наращивают напор.

— Хочу, — отстраняется она, чтобы глотнуть воздуха.

— Тогда к чёрту этот фильм! — за руку увлекаю я её за собой.

— К чёрту всё! — в балетном классе со станком, зеркалами и паркетным полом, скинув туфли, пьёт она из горла шампанское.

— Осторожнее! — смеясь, я забираю у неё бутылку.

Обычно на первом свидании я расспрашиваю о семье, увлечениях, любимых фильмах, музыке, книгах. Такой прилизанный пай-мальчик с хорошими манерами и образованием. Но сегодня у меня другая задача: попробовать раскрыть её, заставить почувствовать себя рядом со мной желанной, красивой, изящной.

И не у меня, у неё самой это неожиданно неплохо получается.

— Leben, liebe ich zu leben… — звучит та самая музыка танца Саломеи из «Ночного портье».

Мои руки лежат на её руках, её — на груди. И хотя веду я, направляя её, задавая ритм, скользя по телу её руками, её это заводит. И этот лёгкий кураж, безуминка, ещё не раскованность, но уже попытки её преодолеть, так ей к лицу!

— До вечера, Фэйт? — возвращаю я её обратно строгому лимузину. Раскрасневшуюся, взволнованную, очарованную нашим свиданием.

— До вечера, Адам, — улыбается она.

Как же я люблю такие вечера, когда никого не нужно бить и затрахивать до полусмерти. Как же приятно быть просто обворожительным, милым и немного коварным.

Очаровывать. Искушать. Соблазнять.

— Станешь моей? — протягиваю я красную розу Фэйт.

— Да, Адам, — не колебавшись ни секунды, обнимает она меня.

— Станцуешь для меня? — шепчу я ей, чтобы никто не слышал.

— Да. Да. Да.

А это, собственно, кадр из фильма "Ночной портье" с тем самым танцем Саломеи.