- Я бы не пошла. Зачем мне этот ресторан? Сиди, как привязанная, на стуле. Ни полежать тебе, ни телевизор посмотреть.
- Иди. Тетя Саша обидится. Я за тебя и полежу, и посмотрю.
- Правда, красивое платье? – мама повертелась. Юбка колоколом ей нравилась. - Саша выбрала. У нее хороший вкус, не то что мой, деревенский.
- Правда. Только цветастую шаль сними. Сюда больше синий палантин подойдет.
- И правда, - мама улыбнулась самой себе в зеркале.

Хлопнула входная дверь, и Ленька закрыл ладонью глаза. Встать и выключить свет сил не осталось.
Вдруг в замке опять завозился ключ.
- Это я. Встретила новую соседку, она, оказывается, медсестрой работает. Уколы умеет ставить. Ты позвони ей, если совсем худо будет. 
На журнальный столик рядом с телефоном легла бумажка с накарябанными цифрами.
- Мам, свет выключи. Оставь ночник в коридоре.
Щелкнул выключатель.
- Я дверь не закрываю, чтобы ты не вставал. Все, пошла.
«Надо бы маме новое пальто купить. Это куцее какое-то, подол платья на целую ладонь длиннее», - подумал Леня и провалился в тягучую темноту.

- Что же ты не позвонил? – чья-то прохладная рука легла на лоб. – Подожди немного, я за шприцом сбегаю.
Леня не понял, приснилось ему или нет, но кто-то сильный перевернул его на бок, сдвинул резинку трусов и, шепнув «Потерпи», всадил в ягодицу иглу.
Диван прогнулся под чужим телом, а Леня улетел в страну кошмаров. Телефонная трубка начала расти, грозя похоронить его под собой. Он отбивался, а она брызгалась водкой. Зуб не попадал на зуб, а трубка брызгалась и брызгалась и терлась пластмассовым боком о кожу.

- Нужно в больницу, - знакомый голос заставил на мгновение приоткрыть глаза. Над ним стояла тетя Саша в белом халате, надетым поверх праздничного платья, а рядом мама. Плачет. Закрыла дрожащими пальцами рот. И еще кто-то чужой. Со смоляными непокорными волосами, мелкими спиральками падающими на чистый лоб, и пронзительными темными глазами, в которых плескалось беспокойство.
«Красивая. Похожа на Шаганэ. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому, что я с севера что ли…»
- Бредит.
- Я сбивала, но меньше сорока не опускается, - произнесла «Шаганэ». – Литичка не помогла.
«И губы у нее красивые. И родинка на подбородке. Шаганэ ты моя, Шаганэ…»
- Ты все правильно сделала, девочка. Такое при гнойной ангине бывает. Идет интоксикация. Ну что, Тося, скорая едет?
«Шаганэ» пожала руку. То ли проверила температуру, то ли пожелала: «Держись».

Она пришла в больницу. Положила на тумбочку бумажный пакет с яблоками. В палате, отравленной хлоркой и лекарственными «ароматами», сразу запахло летом.
- Шаганэ.
- Кто это? – спросила она, заправив прядь курчавых волос за ухо. Придвинула стул, села, поправив наброшенный на плечи халат.
- Есенинская Шаги. Ты похожа на нее.

Хотя медсестру, снимающую квартиру напротив Скворцовых, звали Анной, имя Шаганэ к ней прикипело. Она откликалась на него, когда Шаги и Леонид, оставались вдвоем. Ему нравилось смотреть в ее черные глаза с какими-то нереально длинными ресницами, проводить ладонью по спине, накручивать на палец жесткий локон, а ей нравились восторженность и нежность, которые дарил мальчишка. 
Шаги первая поцеловала Леонида. Он смущался, когда она расстегивала его рубашку.
«Помнишь, это я растирала тебя водкой, когда ты горел от температуры? Я знаю каждую клеточку твоего тела».
Она была старше на два года. На два года больше видела, читала, пробовала. Она не скрывала свою сексуальность, была раскрепощена, ничто в ней не вызывало смущения. 
«Может это из-за того, что я медик? Мы очень быстро теряем ту грань, за которой стыдное становиться обыденным».