И почему у Фомы даже мысли не возникало, что это может быть Егор? А что будет, если я выскажу эту мысль? Если за ним охотятся, значит, быть рядом опаснее, чем одному блуждать по городу.

Я снова посмотрела на Егора, тот покачал головой.

– А если ваш мир ненастоящий? – сказала я не то, что хотела, и нахмурилась.

– В плане? – отозвался Фома.

– Ну, если вы, вот это все, – я обвела рукой пространство, – мой сон, а я сплю сейчас в вагоне, потому что страшно вымоталась и потеряла картину?

– О, так ты художник? – Юра зацепился явно не за ту мысль, которую я ожидала.

– Да, я рисую. Не о том речь, – попыталась я вернуться к теме.

– А портрет нарисуешь? – спросил Фома.

– Вы издеваетесь?

– Почему сразу издеваемся? – обиделся Фома. – Так просто спрашиваем. Вдруг ты умеешь рисовать портреты.

– Умею, – буркнула я. – Но что вы все-таки скажете, если этот мир ненастоящий?

– Если? – переспросил Юра. – А ты докажи, что это «если» так и есть.

Он с силой ущипнул себя и показал мне расползающийся синяк.

– Скажешь, выдуманный? – Юра потряс рукой прямо у меня под носом.

Запах пота буквально сшиб меня с лавки, заставил закашляться и отвернуться.

– Запахи, по-твоему, тоже выдуманные? – спросил Егор со своего места.

Он издевался! Убийца.

Я сначала страшно испугалась своего открытия, но теперь мне просто стало противно.

У него руки были по локоть в крови. Он в ней купался, устроил себе кровяной дождь, потоп. Я не знаю, считал ли кто, сколько народу он угробил, но меня просто воротило от его общества. Такой красивый, располагающий к себе, такой гнилой внутри.

И он понял, что я чувствую, когда он смотрит на меня или проходит мимо. А спокоен он по той причине, что я Фоме ни за что не открою этой тайны. Даже если я попытаюсь, у меня не получится. Мне никто не поверит, как не поверили моим сомнениям по поводу всего происходящего. А еще мне стало казаться, что Егор ждал, что я раньше догадаюсь. Было слишком много подсказок. Он сам давал эти подсказки, хотел, чтобы я знала, кто он на самом деле.

И эта пустота за деревьями пришла за ним. За последним знающим.

Я охнула, Егор посмотрел в мою сторону. Моя картина.

Она же называлась «Последний знающий». Это было слишком большим совпадением. Но я рисовала человека, у которого не было выбора, который делал свою мертвую работу, потому что знал: дальше будет свет. Знал, что за его выбором стоит будущее.

От мыслей отвлек Юра.

– Давайте все-таки дойдем до метро, там по дороге куча продуктовых во дворах, а нам надо пополнить запасы. – Он приложил к синяку банку с тушенкой.

– И где-то там валяется твоя рация, – заметил Фома.

Они еще злобно посматривали друг на друга, но уже не нападали, не пытались задеть или оскорбить. Может, дело было действительно в злыднях-переругах, которых подкормил Фома?

Я уже никуда не хотела идти, самое страшное зло находилось совсем рядом. Егор сказал, что, кажется, простыл, поэтому лучше тоже посидит в натопленном доме. Фома с Юрой не стали спорить и ушли вместе.

Один все надеялся наткнуться на палача в городе, а второй уже надоел со своей рацией.

Я хотела поговорить с Егором. Меня мучил вопрос: зачем он все это делал? Мог ли отказаться? Совпадение с моей картиной не давало покоя.

Одиночество пожирало изнутри. Оно уже давно было частью жизни: один в квартире, один на прогулке, по магазинам тоже один. Но иногда становилось особенно тяжело, когда надо было принимать сложное решение, когда некому было посоветовать, как правильно, как лучше. Когда никто не стоит за спиной, даже не зная ответа, но готовый принять любые последствия. В эти моменты одиночество пожирало изнутри.