Борис рассказал ей о Федоре, его уговоре с Сидоровичем и целом мешке в награду, лежащем на станции Бякино. О похоронах носильщика и его решении завершить сделку. Лидия Михайловна слушала и вытирала слезы розовым платочком.

Снаружи станции раздались два выстрела. Смотрительница вскочила и выбежала из комнаты. Борис хотел последовать за ней, но бабушка быстро вернулась и, присев в кресло, радостно сообщила:

– Это были не мои правнуки в рюкзаках, просто похожие дети. Даже не знаю можно ли теперь радоваться.

Затем смотрительница хлопнула три раза в ладоши, дверь в комнату открылась, и в нее вошла симпатичная ухоженная женщина лет сорока с самоваром в руках. Поставила его на журнальный столик и быстренько сбегала за керамическим заварочным чайником и подносом с чашками на блюдцах.

– Средняя моя дочка, – кивнула бабка на женщину. – Никак замуж не отдам. Пятый десяток пошел, все в девках ходит. Как она вам, Борис Валентинович? Вы мужчина видный. Может, заберете ее к себе, а то сидит на моей шее без толку.

Женщина заметно покраснела, но продолжила наливать кипяток из крантика самовара в чайничек:

– Что ты такое, мама, говоришь? – стеснительно и еле слышно проговорила дочь.

– Молчать! – почти крикнула на нее Лидия Михайловна. – Сама не можешь, значит, я тобой займусь. Мне жить осталось два понедельника, что с тобой станет тогда?

– Так что у вас за терки со смотрителем станции Гыркино? Может, расскажете? Авось помогу советом или, может, делом.

– От чего не рассказать? Слушай на здоровье, сынок, коли не лень, – хозяйка села в кресле поудобнее.

– Только мне надо выйти на минутку, – перебил ее Борис. – Пригласить нашего третьего члена отряда.

– Наташка, неси еще одну чашку, – скомандовала смотрительница.

– Когда умер муж, – начала свой рассказ Лидия Михайловна. – Уже на третий день пришли наемники Сидоровича. Постояли у вырытой могилки, посмотрели, как мы его хороним, даже выразили соболезнования, черт их за ногу. Цветов где-то нарвали. А по окончании мероприятия поставили меня перед фактом. Мол, муж мой покойный должен их шефу много ресурсов, они всё в патроны переводят, валюта, значит, такая.

– На что он занимал? – перебил Борис Валентинович.

– Ты шутишь, родной? – ответила хозяйка станции. – В первый раз от них услышала. Муж мой хоть и был редкостный болван, но не до такой степени, чтобы к барыгам в долговую яму лезть. Врет всё, проклятый. Дали сроку с два месяца, и детей забрали в качестве залога, значит. Я хотела вон Наташку мою предложить вместо правнуков, может, приглянулась бы там кому, но те ни в какую. Детки эти – моей старшей дочки внуки. Мужики хотели возразить, но куда тут попрешь против наставленного дула автомата. Наемники очередь дали прямо перед ногами. Именно после этого я сняла запрет на оружие и купила своим родственникам ружья. Да-да, все, кто помогает мне со станцией, – моя родня. Три дочери, сын с невесткой, зятья и внуки, а уж «седьмой воды на киселе» сколько желает примазаться к кормушке, я молчу. Собрала необходимое количество и отправила сына забрать детей.

– И что же дальше? – Борис допил свою чашку чая и посмотрел на Наташу.

Та быстренько подошла, налила еще из чайника и разбавила кипятком из самовара.

– А дальше сын отнес большущий рюкзак с провизией и две спортивные сумки с патронами на станцию Гыркино, а там ему сказали, что дети находятся в другом месте, привезут их позже и сами доставят живыми и невредимыми, – бабушка достала платок и вытерла слезы.

– Вернулся, значит, ни с чем, – покачал головой Борис.

– Да такой же бестолковый, как и его папаша, – ответила смотрительница убежища. – Но идти согласился только он, да и вынослив и крепок. Мать деток еще рвалась, да куда там, она два месяца ревет, вся обессилила.