У нее резко ухудшилось зрение. Ей прописали очки. Она их стеснялась, носила только в кругу семьи. Жаловалась мужу: «Думаю, что глаза слабеют оттого, что я много плачу. И от многих непролитых слез, которые наполняют глаза».

Любой, кто до начала войны оказался бы при дворе российского императора, решил бы, что видит перед собой абсолютно счастливую семью. И ошибся бы…

«Я стоял в коридоре напротив комнаты цесаревича Алексея, откуда донесся стон, – вспоминал швейцарец Пьер Жильяр, преподававший французский язык наследнику престола. – Царица вскочила и побежала к комнате цесаревича. Охваченная паникой, она меня даже не заметила. Через несколько минут царица вернулась. Вновь надела на себя маску счастливой и беззаботной матери. Но я увидел, какой отчаянный взгляд она бросила на императора… И я понял всю трагедию их жизни».

Что же произошло?

«Цесаревич упал, ударившись правым коленом. На следующий день он не смог ходить. Еще через день подкожное кровотечение усилилось, опухоль распространилась на всю ногу… Императрица ухаживала за ним, окружая его нежной заботой и любовью и пытаясь облегчить его страдания. Император навещал сына каждую свободную минуту. Он пытался успокоить и развеселить мальчика, но боль была сильнее, чем ласки матери или рассказы отца, и Алексей вновь начинал жалобно стонать и плакать.

Кровотечение не останавливалось, температура поднималась. Голова цесаревича покоилась на руке матери. Временами он переставал стонать и повторял одно слово: «Мама». В этом слове было выражено все его страдание и отчаяние. Мать целовала его лоб, волосы и глаза, как будто прикосновения ее губ могли облегчить страдания и удержать жизнь, которая покидала его».

Мальчик был неизлечимо болен, и родители знали, что он обречен.

Современники уверились, что император покорился железной воле своей жены, которую он горячо любил и которой был неизменно верен. В реальности все не так. После стольких лет совместной жизни они на многое смотрели одними глазами. В войну жена стала ему опорой. Сложнейшие проблемы вылезли наружу, и выяснилось, что у императорского дома не так много поклонников. Императрица женским и материнским чутьем ощутила не просто враждебность, но и грозящую семье опасность.

«Необходимо всех встряхнуть и показать, как следует думать и поступать, – писала она мужу осенью 1915 года. – Приходится быть лекарством для смущенных умов, подвергающихся действию городских микробов».

Однако же заметим: императрица советовала ему одних людей, а Николай назначал других. Британскому послу Джорджу Бьюкенену император раздраженно сказал:

– Вы, по-видимому, думаете, что я пользуюсь чьими-то советами при выборе моих министров. Вы ошибаетесь: я один их выбираю.

Он не лукавил. «У императора не было личного секретаря, – вспоминал начальник его канцелярии. – Секретарь мог навязывать свои идеи, пытаться влиять на государя. Влиять на человека, который не хотел советоваться ни с кем, кроме своей совести. Даже мысль об этом могла повергнуть Николая II в ужас!»

Но почему страна поверила, что императрица – немецкий агент и влияет на императора в пользу Германии?

Осенью пятнадцатого года в измене обвинили недавнего военного министра Владимира Сухомлинова. Через год обвинение в измене предъявили уже царской семье.

Охранное отделение в ноябре 1916 года докладывало в Министерство внутренних дел: «Слухи заполнили собой обывательскую жизнь: им верят больше, чем газетам, которые по цензурным условиям не могут открыть всей правды… Всякий, кому не лень, распространяет слухи о войне, мире, германских интригах».