Когда он вошёл в просторную, наполненным дневным светом комнату, то увидел её. Катька лежала на кровати с огромным толстым матрасом, укрытая по пояс тоненьким белым одеялом. Она бредила, что-то бормотала, вращала головой из стороны в сторону. На лбу, переносице, и щеках дрожали и сливались друг с другом мелкие горошинки влаги. Превращались в огромные капли. Они скатывались на подушку, стекали за ухо, сильно её щекоча. Девочка корчила лицо, сжимала губы и водила головой из стороны в сторону ещё сильнее, протяжно «уфая».

Марине и её бабушке он запретил близко подходить. Обычно они никогда его не слушали, и не воспринимали всерьёз. Так, обычный чудик с приборчиком, который всегда и везде таскал его с собой. Таких полно, и никто ему не удивлялся. Он даже с ним спал, мылся и ходил в туалет. Вот так вот, да. Но в этот раз, они почувствовали от него силу. От его слов, движений. И взгляда, что не смогли воспротивиться. Возразить, проигнорировать его слова, как обычно всегда все делали. Ведь чудак на то и чудак. Многие потешались над ним и подшучивали. Женя с Мариной, конечно же, так не делали – не позволяло воспитание и жизненный опыт, но всерьёз они не воспринимали его, никогда. Что тут поделаешь. А сейчас они стояли, скованные его неведомой силой. Рта раскрыть не могут, не шело́хнуться. Нет, не от того, что страшно. А просто не могут. Так и стояли в проходе, поодаль, смотрели.

Чудак тем временем потрогал лоб несчастной. Неодобрительно покачал головой, поцокал.

– Ох, не к добру всё это, не к добру. – Аккуратно приподнял голову, осмотрел затылок. Всё было в порядке, лишь наволочка потемнела от влаги. Затем приподнял одеяльце и увидел, что абсолютно весь бинт, которым замотана верхняя часть ноги, насквозь пропитался сукровицей и приобрёл серо-жёлтый цвет.

Размотал и увидел страшную картину, как отваливалась огромными пластами кожа, оголяя местами ещё розовую, а кое-где и почерневшую плоть.

Женщины из коридора заголосили, запричитали, пустили слёзы. Говорили, что ещё пару часов назад такого не было. Просили разрешения подойти им, слёзно умоляли, но он молчал. Лишь резко вскинул руку, давая понять, чтоб они умолкли. После чего, начал что-то исполнять, похожее на древний ритуал. Говорил еле слышно. Ворчал, мычал, легонько дотрагивался у раны и резко отводил руки. Проводил ими с головы до пят, словно поглаживая невидимый кокон, в котором лежала девочка. Снова мычал и говорил что-то нечленораздельное, на одном ему понятном языке. Иногда громко вскрикивал. Поднимал руки и голову в потолок, и замирал. Стоял так достаточно долго.

Катька перестала ворочаться и стонать. Лицевые мышцы расслабились. Лицо приобрело более спокойный, умиротворённый вид. В этот момент кулачок её левой руки разжался. Чудак увидел на ладони что-то необычное, похожее на монету, с непонятным рисунком, или символами. Поди разбери.

– Это что такое? Та-ак, уже интересно. И откуда оно у тебя? Нашла где-то? Конечно, нашла. Как же иначе, – не дождался ответа от лежащей в бреду девочки. Поводил своим прибором возле тёмного матового кусочка металла. Монета ничего не излучала. Взял с ладони. Поднёс к ране. На удивление, «фон» возле монеты стал заметно меньше. И продолжал уменьшаться ещё сильнее. Удивлённо хмыкнул, сжал кулачок девочки и положил её руку с монетой на ногу. Нежно обнял своими ладонями и словно ворожа заклинание или заговор, быстро шептал непонятные слова.

Повернулся и подошёл к горюющим женщинам.

– Так, раны у неё серьёзные… Без жутких шрамов не обойдётся. Чернота вся сойдёт, а раны постепенно затянутся, зарубцуются. Всё заживёт, обязательно. Одеялом не укрывать, ничем не заматывать. Это не обычный ожог, как вы думали, а… в прочем не важно. Хотя вы и сами, наверное, поняли, раз слышали мой прибор. И обязательно, мёртвую кожу, отпавшие лоскуты, закопайте. А лучше – сожгите. Только голыми руками ни трогайте. Обязательно в резиновых перчатках. – Женщины закивали. Старик стал говорить ещё тише, словно боялся, что кто-то услышит.