– Мы, женщины, терпеливее мужчин, – вздохнула Анастасия Петровна. – Тебе тоже несладко, однако не пьёшь горькую.

Анна покачала головой:

– Только от этого терпенья у меня в груди будто угли тлеют. Я ведь сына по своей вине потеряла. Теперь не знаю – то ли живу, то ли заживо в аду горю.

– Прошлое не вернёшь. Не казнись зря, – вздохнула Петровна.

Анна, поправив и без того гладко зачёсанные волосы, продолжила:

– Возле Минска отцепили от состава несколько вагонов с репатриированными немцами. Видать, не до них стало. Фронтовики возвращались. В одном из отцепленных вагонов должен был ехать Иван, уже без родителей. Тёплую одежду ещё по дороге отобрали, вроде обыск. Немчура, мол, одно слово. У кого что было припрятано, давно променяли на продукты. Иван приспособился подрабатывать на стройке. Вот и в тот раз шёл утром на работу, а тут я на дороге без памяти. На руках в больницу принёс.

Петровна смотрела на соседку и понимала, как тяжело даётся ей этот разговор.

– Моя тётя по материнской линии ещё перед войной в Красноярск перебралась. Замуж за сибиряка вышла. А мои родители в Минске остались. Жили на окраине, свой дом, огород.

Который раз Анна замолкала, то ли подбирая слова, то ли набираясь решимости. Анастасия Петровна, подождав немного, спросила:

– А ребёнок-то? Сынок?

– В тот день уже под вечер возвращалась домой. Мы с подругой стирали бельё в немецком госпитале. Иначе бы нас в Германию на принудительные работы угнали. До дома осталось рукой подать. А тут бомбёжка. Заскочили мы в развалины соседнего дома, да там немцы… Она назад кинулась, бегом через улицу… не добежала. Даже не вскрикнула. Только руки в стороны раскинула, повернулась лицом ко мне и рухнула как подкошенная. А на меня будто столбняк напал. Смотрю и вижу: медленно-медленно поднимается тёмный столб на том месте, где мой дом стоял. И какие-то палки, мусор, ещё что-то летит в разные стороны. И такая тут тишина настала, что я до сих пор помню, как шуршат камешки на осыпающихся стенах. Очнулась оттого, что дышать тяжело и острая боль плечи выворачивает. Немец руки мои за спину заломил… грузный, тяжёлый, придавил к земле. Зажмурилась от страха и отвращения, а перед глазами картина: столб пыли на месте нашего дома. Помню, закричала – и удар в лицо. – Анну колотило, как от холода.

Анастасия Петровна налила горячего чая:

– Ну, будет, будет. Всё прошло, быльём поросло. Наши тех немцев перебили… – ласково, как маленького ребёнка, пыталась успокоить она Анну. Та отпила глоток и на одном дыхании продолжила:

– Очнулась, немец на мне так и лежит. Только тихий какой-то. Столкнула его в сторону, отодвинулась немного. Гляжу, у него кусок кровельного железа из спины торчит. Мёртвый он, убило гада. Ночевала там же. Идти не могла. Ноги отнялись. Потом ещё неделю пыталась обломки нашего дома разобрать. Найти останки родителей да похоронить по-человечески. Не смогла. Всё перемешалось. Сказали, прямое попадание. Мгновенно погибли. Меня к себе жить родители погибшей подруги взяли. Было это осенью. А в конце весны я в больницу попала. С тех пор весну не люблю.

Анастасия Петровна слушала Анну, не задавая вопросов, не перебивая. Понимала, как тяжело и больно переживать всё заново.

– Тогда, в Минске, ждал Иван, когда наконец вагон дальше погонят. Заходил в больницу, проведывал. Подкармливал. Я, видя, что вроде как ухаживать пытается, рассказала всю правду о себе. Ну и… не ждала больше. А он на следующий день пришёл, горячую варёную картошку принёс в кастрюльке, в его душегрейку завёрнутую. И говорит: «Это твоя беда, а не вина. Ты одна, я один. Вместе легче». У меня слёзы катятся, удержать не могу. А он: «Только ты знать должна. Я тоже немец». И встрепенулся: «Ты не подумай, что какой-нибудь беглый или там чего плохого. Рассказывать долго, а документы вот», – и показал паспорт. Смотрю на него и ничего не понимаю. А он: «Я же говорю, рассказывать долго. Но если поверишь…» Я поверила. Расписались мы. Пошёл он к военному коменданту проситься, чтоб определил хоть на какую-нибудь работу. Оказалось, нельзя. Предписание у него в Сибири жить. Но помог тот комендант, пристроил нас к эшелону, который шёл в Красноярск. Так мы тут и оказались. Первое время жили у моих родственников, а теперь вот свой угол.