И все же я надломилась. Пошла за чем-то и на ходу упала. Григорий Иванович с коллегой осмотрел меня, покачал головой. Два дня пролежала в койке, приходила в себя, отсыпалась. А затем хирург перевел меня на должность палатной сестры. Объяснил, что обмороки просто так не бывают. И тем более свалилась я не от того, что всяких страшных вещей насмотрелась. К этому я привыкла. А вот сердце не выдержало.

У меня появилась новая работа. Длинная брезентовая палатка с двумя печками, помощник – санитар из легкораненых и тридцать бойцов из числа тех, кого прооперировал Григорий Иванович. Все с ранениями в живот.

Такая категория раненых требует особого ухода. Особенно важен режим. Как правило, все они страдали не только от боли, но и от жажды. Кто знаком с медициной, знает, что тридцать человек, только-только приходящих в себя после тяжелых ран и сложных операций, – это большая нагрузка.

Первые десять дней после операции практически никому не разрешалось пить воду и есть. «Кормила и поила» своих пациентов уколами глюкозы и физраствором внутривенно, вводила обезболивающее, в том числе морфин.

Спрашиваешь меня, просили ли воду, как это часто показывают в фильмах? «Сестрица, ну хоть глоток!» Нет, кому нельзя, не просили. Пойми, ведь Сталинградская битва была такая жестокая. Роты и батальоны целиком погибали. А ребятам повезло, хотя и получили раны в живот (большинство – пулевые). Они словно с того света вернулись и понимали, если выполнять режим не будут, то второй раз чуда не случится. Вода для них означала смерть. Поэтому терпели.

А у кого кишечник перебит и заново сшит, по две-три недели без воды терпели. Только глюкоза, физраствор и лекарства. Антибиотиков тогда не было, а об американском пенициллине мы и не слышали. Он позже стал в Советский Союз поступать. Поэтому следила очень внимательно. Малейшее загноение или нарушение пищевого режима могло привести к перитониту, считай, к смерти. Сразу бежала к хирургу.

Здесь, в палате (вернее, в палатке), я немного ожила. Хотя работы было много, я могла благодаря санитару, молоденькому пареньку, время от времени поспать. Стала нормально питаться. Все же постоянное общение с людьми, а не стояние целыми сутками у операционного стола, где я буквально валилась с ног, пока не схватило сердце.

Тридцать подопечных. Я за считаные дни познакомилась с ними. Все они относились к категории тяжелораненых, хотя состояние было разное. Кто-то уже начал ходить, разговаривал. Другие, особенно со сложными ранениями в кишечник и печень, в основном спали или бредили.

Проблемой было поддержание в палатке тепла. Хотя имелись две печки и толстый брезент, но в Сталинграде погода стояла ветреная, очень морозная. Нам привозили на грузовиках всякий деревянный хлам. Лесов на правом берегу мало, лишь в балках да по берегам редких речек. Свалят в кучу мерзлые стволы, крупные ветки, расщепленные шпалы, охапки кустарника, груды обгоревших досок. А дальше занимайтесь с ними сами.

Печки у нас небольшие, мой санитар-помощник вместе с санитаром из соседней палатки берется за пилу и топор. Топить приходилось постоянно, потому что в марте ночами зашкаливало за минус десять-пятнадцать, а ветер выл в трубах, не переставая. Когда дров не хватало, ребята брали повозки, инструмент и выискивали по степи все, что горит, вплоть до высохшего на морозе бурьяна. А ведь под снегом сколько мин оставалось! Мы кричали нашим помощникам вслед:

– Ребята, под ноги глядите! Не забывайте про мины.

Они смеются: «Все будет нормально!» Подружилась с медсестрой из соседней палатки. Звали ее Люба Нечай. У нее такой же брезентовый «дом», помощник-санитар и раненные в руки-ноги бойцы и командиры. Иногда встречаемся, пьем чай, вспоминаем довоенную жизнь.