Потрясённый услышанным, снизошедшим, – ещё сильнее воспрял духом капитан Танкаев. Закинув на плечо ППШ, крепче перехватив связку гранат, он, по-волчьи увёртываясь от осколков раскалённого метала, бросился вдоль траншей, поддержать боевой дух оставшихся взводных и мужество рядовых своей роты. Трассирующие пули немцев прочёркивали, оранжевые-малиновые строчки, поднимали кремнистые вихры мёрзлой земли; щёлкали по каменистым насыпям брустверов, отскакивая от булыг, как брошенные окурки. Но Танкаев ловко прижимаясь к стенкам траншей, пригибая корпус к земле, перескакивая через трупы, сквозь пули домчался до пулемётного гнезда третьего взвода, погибшего старшего лейтенанта Кравчука. Магомед уже видел пулемётный расчёт, стрелков, густо залёгших за щербатым бруствером, когда нежданно напоролся на повороте на двух солдат из своей роты. Тут же признал их: Сысоев и Гавришев. Оба были легко ранены; лица цвета олова – чугуна, в запавших глазах плескался неудержимый страх. Бойцы замешкались в нерешительности, столкнувшись, лоб в лоб с командиром. Было видно: сейчас дрогнут и побегут. Дикое, напряжённое до предела молчание, растерянные взгляды не сулили устойчивости…Одержимые паникой бойцы, попытались шарахнуться в переды, обойдя командира. Но железная рука Магомеда схватила за ворот одного из них, припечатала к брустверу.

– Стой! Куда?! Богом клянусь, застрелю, как собак! – чернильно-золотое, фиолетовое дрожание яростных немигающих глаз парализовало стрелков. Но, обезумевшие от кромешного ада, оба молчали. Незримые железные костыли страха, которые вбили в их разум танки СС, сделали их глухонемыми, лишили понимания, раздробили действительность на множество осколков, кои теперь – перед ожесточённо-суровым лицом ротного, силились соединиться, но костыли страха мешали, застряв глубоко, превратив их в ничтожества.

– Ты кто? – капитан впился горячими глазами в солдата, которого крепко держал за ворот. Жгучая, неуёмная, кавказская сила хлынула в рядового из этих чёрных глаз. Окатила изнутри кипящим потоком. Пропитала каждую заледеневшую клетку, растапливая в ней застывшую кровь. Мозг рядового начал оттаивать, но поселившийся в нём страх не исчезал, трогал изнутри ледяными перстами. Солдат вконец растерялся. Этот одержимый капитан, угрожал ему теперь больше, чем наступающий враг и готов был сейчас сделать с ним что-то жуткое, вроде смерти. У него дрогнули пальцы, сжимавшие автомат. Зубы стучали – будто телеграфировали о беде.

– Не ёрзай, отвечай! – Магомед метнул взор на второго. Тот испуганно потянулся к ротному командиру, надеясь на милость, пытаясь, достучаться до сердца капитана, но в ответ получил огненный, полный презренья и гнева взгляд, будто пуля обожгла скулу. – Ну!..

– Да как же?.. Разве не признали? Пулемётчик Сысоев, третий взвод, товарищ капитан.

– Где твой взводный, лейтенант Сорокин?

– Не могу знать! Танки прорвали оборону…това…

– Вр-рёшь, шайтан! Где твой пулемёт, Сысоев?

– Разбит, товарищ капитан. Больше половины наших полегло! Почему артиллерия не даёт огня? Почему молчат наши пушки?!

– Будет ли помощь, капитан? – истерично встрял Гавришев. Его пальцы лихорадило – будто вынули кости и вместо рук болтались пустые перчатки.

– Будет помощь! Обязательно будет! Комполка Березин своих не бросает! Прекратить панику. Разве не мужчины вы? Зачем орёте как бабы? Вот что!..

Очередной ахнувший взрыв танкового снаряда, заставил угнуться, швырнул в лица тугой шмат жара, щедро осыпал землёй, словно им на каски и спины кто-то зло бросил по здоровущей лопате суглинка. Все трое почувствовали тёплый запах взрывчатки, парной дух размороженной взрывом земли. Но Магомед ровным счётом не обратил на это внимания; тряхнул за плечо ошалевшего Сысоева и, скаля белые зубы, прорычал ему в ухо: