Не вынужденный продумывать задачи революции с тем напряжением мысли, какое создается только чувством непосредственной ответственности, Сталин так и не понял до конца внутренней логики Октябрьского переворота. Оттого так эмпиричны, разрозненны и несогласованны его воспоминания, так противоречивы его позднейшие суждения о стратегии восстания, так чудовищны его ошибки в отношении ряда позднейших революций (Германия, Китай, Испания). Поистине, революция не есть стихия этого бывшего «профессионального революционера».

И тем не менее 1917 год вошел важнейшим этапом в формирование будущего диктатора. Он сам говорил позже, что в Тифлисе он был учеником, в Баку вышел в подмастерья, в Петрограде стал «мастером». После четырех лет политического и умственного прозябания в Сибири, где он опустился до уровня «левых» меньшевиков, год революции под непосредственным руководством Ленина, в кругу товарищей высокой квалификации имел неизмеримое значение в его политическом развитии. Он впервые получил возможность познакомиться со многим, что до тех пор совершенно выходило из круга его наблюдений. Он прислушивался и присматривался с недоброжелательством, но внимательно и зорко. В центре политической жизни стояла проблема власти. Временное правительство с участием меньшевиков и народников, вчерашних товарищей по подполью, тюрьме и ссылке, позволило ему ближе заглянуть в ту таинственную лабораторию, где, как известно, не боги обжигают горшки. Та неизмеримая дистанция, которая отделяла в эпоху царизма подпольного революционера от правительства, сразу исчезла. Власть стала близким, фамильярным понятием. Коба освободился в значительной мере от своего провинциализма, если не в привычках и нравах, то в масштабах политического мышления. Он остро и с обидой почувствовал то, чего ему не хватает лично, но в то же время проверил силу тесно спаянного коллектива одаренных и опытных революционеров, готовых идти до конца. Он стал признанным членом штаба партии, которую массы несли к власти. Он перестал быть Кобой, став окончательно Сталиным^>111.

1917 год по праву может считаться переломным не только в жизни страны, но и во всей мировой истории. Однако этот момент можно считать переломным и в жизни И. В. Сталина. Впервые подобный выбор он сделал, примкнув к революционному движению, причем тогда, когда его перспективы были весьма туманными. Существовавшая в Российской империи со второй половины позапрошлого века мода на участие в революционном движении, не просто терпимое, но деятельно-сочувственное отношение самых различных слоев русского общества к революционерам и юношеский максимализм привели семинариста Джугашвили в стан зарождающейся социал-демократии. С этого момента началась нелегальная конспиративная деятельность будущего вождя. Практически два десятилетия своей сознательной жизни Сталин посвятил революционной марксистской работе «на земле» – в подпольных комитетах РСДРП и рабочих кружках. Причем эта работа периодически прерывалась арестами, пребыванием в домах предварительного заключения и, наконец, в многочисленных северных ссылках.

Наступило время Февральской революции, во многом неожиданной и для императорского двора, и для профессиональных революционеров[37], как находившихся в заключении, так и проживавших последние предреволюционные годы в эмиграции.

Крушение императорской России открыло двери тюрем для политических заключенных и дало возможность вернуться в страну высшим руководителям центральных органов РСДРП, которые плотно освоили Европу как место относительно безопасного пребывания после поражения первой русской революции 1905–1907 годов. В стране с последних дней февраля царило ощущение народной победы. Самыми популярными лозунгами были «Да здравствует Революция!», «Да здравствует Святая Свобода!».