Василий Дмитриевич объявил: «Мёртвые сраму не имут!» Трудно было рассчитывать на победу. И тогда его мать, вдовствующая великая княгиня Евдокия Дмитриевна, настояла на том, чтобы Владимирская икона Божьей Матери была взята из Успенского собора во Владимире, построенного святым благоверным князем Андреем Боголюбским, и перенесена крестным ходом в Москву. Вся Святая Русь истово молилась на пути святой иконы, повторяя: «Матерь Божья, спаси землю Русскую!» И Тамерлану был дан знак свыше, повинуясь которому он бежал с Русской земли, впервые в жизни своей не смея грабить, убивать, жечь, уводить в полон.

Теперь далеко не вся Россия помнила о Боге. Но Сталин о Боге помнил, а потому следовал тому, что говорили святые отцы. Помнил он и о том, что истинная вера мертва без праведных дел. И уж чья-чья, а его вера не была мертва. И не было в ту пору человека более деятельного, человека более ответственного, человека более спокойного и уверенного в победе, чем он – вождь, дарованный русскому народу после Приамурского земского собора 1922 года, на котором было принесено покаяние за отречение от царя. Истинно православные священники в грядущем назовут его богоданным России, но это случится позже. Пока же предстояло выполнить священное и многотрудное послушание – спасти Россию от врага и вернуть её на путь к Богу. Вся Россия молилась в годы войны.

Сталин часто молился по ночам в московских храмах, о чём есть множество свидетельств очевидцев, в частности в фильме Анны Москвиной «Бич Божий» рассказывается о посещении им храма Всех Святых на Соколе.

«В сорок первом году, как только началась война, моя мама работала уборщицей в храме Всех Святых у Сокола. И мы туда, девчонки, бегали, – рассказывает Шаповалова-Дмитриева. – А туда приезжал Сталин. А почему мы туда бегали, потому что, когда он выходил из метро, давал нам конфеты – подушечки, каждому в приготовленном пакете… Потом заходил в храм, отец Михаил тогда служил. Он старенький-старенький был, в субботу служил. В субботу служил панихиду о павших воинах, а потом служил молебен за живых воинов. Ну, все в храме были, конечно, в недоумении. Но Сталин проходил всегда так незаметно и старался, чтобы на него меньше обращали как бы внимания и служба проходила так, как положено. Никаких чтоб привилегий не было, чтобы люди как стояли около него, так и стояли… А уходил из храма, как обычно, уходил опять в метро. В церкви вёл как положено, ходил, прикладывался к святыням. Не уходил, пока не обойдёт всё. Канон был с левой стороны… там Семён Боголеп, прямо Пророчица, к Николаю-угоднику, к Казанской Божией Матери… Чтобы враг не прошёл в Москву, крестный ход был. И он шёл спокойно, свободно…как обычный прихожанин».

Далее говорится, что Сталин очень хорошо пел: «Да исправится молитва моя…»

Обстановка в конце ноября оставалась критической. Натиск врага был слишком сильным. Казалось, ещё один напор – и фронт может не выдержать, ведь достаточно было не выдержать на каком-то одном направлении, и всё могло завершиться так, как завершалось уже, увы, не раз, как ещё недавно случилось под Вязьмой.

Сталин ещё не завершил работу с генералом Ермолиным, когда позвонил начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников. Он доложил, что к нему обратился командующий 16-й армией генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский с просьбой разрешить отвести войска на восточный берег реки Истры и Истринского водохранилища.

– Не понимаю, Борис Михайлович, почему товарищ Рокоссовский обратился к вам, а не к командующему фронтом? – с некоторым удивлением спросил Сталин.