. Правда, русское дворянство накопило такие же богатства, как дворянство в Австрии или даже в Англии. При этом в отличие от Австрии и Англии из рядов русского дворянства вышли культурные фигуры мирового значения – Лермонтов, Толстой, Тургенев, Глинка, Чайковский, Рахманинов, Скрябин, Мусоргский. Более того, русское дворянство было открытым сословием: дворянский статус могли получить даже незаконнорожденные (такие, как Александр Герцен). Но еще более серьезное отличие состояло в том, что английская аристократия приобрела политический опыт в качестве правящего класса в рамках конституционной монархии. Российские дворяне-крепостники были всемогущими в своих поместьях, но в конечном счете они во всем зависели от милости самодержца. Элитный статус в России был обусловлен несением службы в обмен на награды – которые могли быть отобраны [248]. Помимо службы самодержцу на той или иной государственной должности, русским дворянам непрерывно приходилось заботиться о сохранении своих позиций в иерархии. Правда, большинству российских знатных семейств удавалось столетиями прожить под властью самодержцев. Тем не менее не все российские элитные кланы уцелели, причем может сложиться впечатление, что обеспеченное существование могло смениться ссылкой и тюрьмой исключительно по произволу властителя [249]. В России даже высокопоставленные и влиятельные лица все равно нуждались в еще более высокопоставленных покровителях для защиты своей собственности, а порой и своей жизни.

Множество наблюдателей, включая Карла Маркса, утверждали, что «современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия» [250]. Они ошибались: постпетровское российское государство и его столица Санкт-Петербург гораздо сильнее напоминали европейский абсолютизм, чем древнюю Московию. Но это мало кто замечал. Российские «бездушные» бюрократы, «безмозглые» подхалимы и «трусливые» коллекционеры государственных наград навеки ославлены в беллетристике – и в первую очередь в «Ревизоре» Николая Гоголя. Придворные тоже высмеивали российских безродных «ваших превосходительств». Помимо этих мемуаров и великого пера Гоголя, которые до сих пор вводят историков в заблуждение, мы можем отыскать и других важных свидетелей. Например, князь Борис Васильчиков, аристократ, выбранный в местный орган самоуправления (земство) поблизости от его имения, а впоследствии – губернатор Пскова, разделял презрение к чиновничеству империи, прежде чем сам попал в его ряды. «За два года моего пребывания министром я вынес очень высокое мнение о качествах петербургского чиновничества, – писал он. – Уровень личного состава петербургских канцелярий и министерств стоял неизмеримо высоко в отношении знаний, опыта и выполнения служебного долга <…> Поражала, кроме того, их огромная работоспособность» [251]. Вообще говоря, Васильчиков также отмечал, что лишь немногие функционеры имперского аппарата отличаются широким кругозором, а многие из тех, у кого такой кругозор был, вели себя осторожно, не желая противопоставлять свои взгляды точке зрения более высокопоставленных лиц. Подхалимство могло достигать головокружительного размаха. При этом чиновники полагались на школьные связи, родственные и семейные отношения, принадлежность к кликам, пользуясь всем этим для сокрытия ошибок и некомпетентности. Тем не менее авторитет главных покровителей и защитников нередко основывался не только на связях, но и на достижениях. Фактам не под силу состязаться с великой прозой Гоголя, но тем не менее факты остаются фактами: Российская империя представляла собой мощное фискально-военное государство, не раз проявлявшее способность к мобилизации внушительных ресурсов, особенно по сравнению с ее соперницами – Османской и Габсбургской империями