– Погиб на германской.

– А сам помещик? – спросил Посохов, затаив дыхание.

– Сам-то, сам… Нет, запамятовал имя и отечество. Так вот он-то революцию пережил, потому как в отставке уже находился и давно уж понемногу учительствовал, даже школу построил. Да и вообще крестьянам помогал. Кстати, многие с ним с войны приехали, где он геройствовал – кавалер георгиевский.

– А какова судьба его, этого помещика? Что с ним стало в революцию и Гражданскую?

– Погиб он, тоже погиб… Крестьяне-то пощадили, и дом даже не разрушили, и местная власть не трогала, поскольку не противился ей, а, наоборот, помогал. Но приехал комиссар… Фамилия такая… Нет, запамятовал…. Неприятная фамилия. Приехал с отрядом карательным. Дом окружили. Комиссар потребовал, чтобы помещик немедленно вышел из дому. Послал за ним двух карателей. Но в ответ прогремели выстрелы, и оба пали замертво уже почти на пороге дома. Комиссар поскакал прочь, но и его достала пуля. Он слетел с лошади и по-бабьи завыл на всю округу, но, как потом говорили, рана оказалась не смертельной…

И тут как гром от рассказа об этих выстрелах прогремел где-то в глубинах памяти Посохова.

«Да, да! Расстреляли барина прямо перед домом. Он только и успел крикнуть матери Посохова: «“Аннушка! В лес, в лес беги. Да через дом, через дом”. – Это уточнение было не совсем понятно, но запомнилось ещё: “Береги сына. Береги Мишутку!”»

Он, правда, не уточнил, чьего сына. Может, он просто велел Аннушке беречь её сына.

А дальше запомнилось, как мать подхватила его, поспешно втолкнула в какую-то тёмную комнату, где был в полу люк. Они спустились в подпол, и мать тут же, при помощи какого-то хитрого приспособления, завалила за собой вход. Встретила сырость подземного туннеля. Они пошли куда-то в глубину и через некоторое время выбрались в лес. Мать снова довольно сноровисто произвела какие-то непонятные ему действия, и выход из туннеля исчез из глаз. Лишь теперь он понял, что помещик, у которого они жили, всё хорошо продумал, оборудуя этот тайный выход далеко в лес.

В лесной чаще они с матерью, по существу, спасённые этим инженерным устройством, просидели дотемна. Мать плакала и что-то причитала. Едва стемнело, они пошли полем к другому лесу, темнеющему вдали. Лес пересекала глубокая балка, по которой они выбрались к таинственному месту – к огромным белым валунам. Часто они с матерью, когда хаживали по грибы да по ягоды, подходили к тем загадочным валунам. Вспомнилось, как он лазил по ним. Откуда могли взяться в тех краях огромные камни, если на многие километры ни одной горы или горочки – всё поля да леса. Жутковато было возле тех камней, жутковато от какой-то глубокой тайны Вечности, тайны Вселенной.

Вспомнив о тех валунах, Посохов хотел расспросить о них попутчика с бородкой – он-то небось знал что-то такое, чего не знали другие. Но тот неожиданно извинился, что не может продолжать разговор, и скрылся в купе. А Посохов, оставшись у окна, предался воспоминаниям.

…Они всё дальше уходили от родного села. Мать о чём-то думала и нашёптывала негромко:

– В Скородумово к бабе Маше? Нет, нет… Опасно. А если в Пирогово к тётке?!

Под утро пошёл дождь, мелкий, надоедливый, осенний.

– Мам, холодно, я весь промок, – говорил Мишутка.

– Ну что ж, тогда бежим к тётке Нюре в Пирогово.

В темноте подкрались к дому и едва достучались. Громко-то мать дубасить в дверь боялась. Зачем внимание соседей привлекать? Постучала в одно окошко, затем в другое, и наконец кто-то отодвинул занавеску и приоткрыл форточку:

– Хтой-то там?

– Я, тёть Нюр, это я, Аня.

– Чой-то? А-а… Бегу, бегу. Ступайте к двери.