В начале 1930-х годов в спецпереселенческой среде были распространены «интервенционистские ожидания», суть которых сводилась к тому, что какое-то иностранное государство скоро нападет на Советский Союз и освободит их. Некоторые даже нашествия японских самураев ожидали как спасения. К середине 1930-х годов подобные настроения довольно резко пошли на убыль. Один из спецпереселенцев, бывший «зажиточный труженик», как он себя назвал, А. И. Панов (Северный край) в апреле 1936 года писал Сталину: «Нет никаких оснований опасаться, что в случае войны эти люди станут вредить словом или делом. Давно прошло то время, когда они мечтали о войне, как об избавлении и средстве восстановления царского строя. Было это да прошло! Давно они поняли, что победа японцев ли, германцев ли будет означать великую кабалу, что в результате таковой придется выплачивать все многомиллиардные царские долги с процентами за многие годы, что все лучшие земли отойдут победителям, что мы окажемся тем навозом, на который будут насаждать свою “цивилизацию”, свою “арийскую” или “самурайскую” “культуру”, что миллионы молодежи – цвет наций, населяющих Советский Союз (а в том числе и их дети), погибнут и т. д.». И. В. Сталин, прочитав это письмо, передал его Я. А. Яковлеву (заведующий Сельхозотделом ЦК), который написал: «Письмо умного, хитрого врага»[113].

Судя по этой резолюции, Сталин не поверил в искренность автора письма. И напрасно. Письмо было, безусловно, искренним, и в нем отражался наступивший перелом в сознании основной массы спецпереселенцев относительно своего поведения в случае иностранной военной интервенции – от потенциально коллаборационистского к патриотическому.

Десятки трудпоселков были организованы в непосредственной близости от государственной границы СССР. По данным на 1 января 1938 года, дислоцированными в пограничной зоне (на расстоянии менее 100 км от границы) являлись 129 трудпоселков с количеством трудпоселенцев в них 55 969 человек, из них в Мурманской обл. – соответственно 8 и 16 513, Ленинградской – 2 и 3494, Таджикской ССР – 17 и 9434, Казахской ССР – 12 и 5241, Дальневосточном крае – 43 и 12988, Украинской ССР – 44 и 7108, Красноярском крае – 3 и 750[114]. Причем в понятие «граница» входило и побережье морей. Так, все указанные выше трудпоселки, находившиеся в Украинской ССР (территория нынешней Херсонской области), были отнесены к пограничным на том основании, что они располагались на расстоянии менее 100 км от Черного моря.

Некоторые трудпоселенцы убегали за границу. Но это были единичные случаи. Что касается основной массы трудпоселенцев, проживавших в непосредственной близости от границы, то чекисты и пограничники никогда не усматривали в их поведении каких-либо признаков, которые можно было бы истолковать как намерение уйти в сопредельные страны (Финляндию, Афганистан, Китай). Такое поведение трудпоселенцев нельзя объяснять только боязнью задержания при попытке перехода границы и последующего сурового наказания. Оно проистекало из традиционной крестьянской психологии, согласно которой другие страны рассматривались как чужой, «басурманский» мир. Свое же государство, которое хоть их и ограбило и выселило из родных селений, по-прежнему считалось своим государством, своей страной, родиной в широком плане. Трудпоселенцы были составной частью той геополитической и этносоциальной общности, называвшейся тогда советским народом, хотя судьба и забросила их как бы на обочину этой общности. Но только на обочину, а не вне ее. Несмотря на серьезные претензии к собственному государству, эти люди не могли преодолеть в себе психологический барьер, позволявший перейти в «басурманский» мир, в чужую этносоциальную среду. К тому же было ясно, что за кордоном им земли не дадут, что их там скорей всего ожидает участь безземельных чужаков и изгоев, а трудпоселенцы по духу оставались крестьянами, нацеленными на ведение индивидуального сельского хозяйства.