Ясавэй произносил молитвы о душе парня, двигая посохом вверх и вниз, как будто направляя его на небо и на землю. Сэвтя был славным парнем. Часто расспрашивал Петра о его жизни в Петрограде, далекой столице империи. Его глаза любознательно блестели, когда этнограф рассказывал о вещах, которые там есть. Больше всего его впечатляли рассказы о кинотеатре. Сэвтя думал, это что-то фантастическое – ловить движения всех вещей и потом показывать это сколько угодно раз, как будто это колдовство, подвластное только самому могучему тадебя. Петро обещал однажды привезти его в Петроград, чтобы он увидел своими глазами кинотеатр, который тогда еще был в новинку, без звука и черно-белый. Сэвтя полагал, что эти изменения случались оттого, что кинематограф крал кусочек реальности, который умирал внутри него. Движущееся изображение без цвета и звука, думал ненец, – это то, что остается, когда отрезают кусок реальности и лишают его свободы; так, растения умирают, вырванные из земли, или рыба – выловленная из моря. Этнографу была интересна версия Сэвтя, так что он решил не объяснять технические детали кинематографа. Петро не мог сдержать слезу, катившуюся по щеке, молясь, чтобы хотя бы душа Сэвтя могла отправиться в Петроград и посмотреть кино.

В этот момент все вернулись к чуму, начиная его разбирать. Петро пытался подойти к матери Сэвтя, чтобы выразить соболезнования, но она смотрела на него разгневанно, закричала что-то на ненецком и ударила, потеряв контроль над собой. Все еще ослабленный, Петро не смог устоять на ногах и упал, застонав от боли. Остальные поселенцы отвели бедную женщину в сторону, с презрением глядя на этнографа, который почувствовал себя ничтожеством. Его целью было восстановить мир в этом месте, но с тех пор, как он приехал, стало только хуже. Ему не удалось быть посредником, он не смог остановить резню. Теперь, когда поселок потерял одного из своих лучших воинов, он чувствовал себя виноватым, как представитель русскоязычного народа, который принес им столько бед. Его действия как этнографа также не могли принести каких-либо важных результатов, ведь судьба поселка была предрешена. Не позднее, чем в конце лета, русские придут снова, собрав все силы, отомстить народу, который доставлял им столько беспокойства. Петро ничего не мог поделать.

Раз все русские погибли, у него еще была какая-то возможность вернуться домой, но он не мог отправиться сейчас же, будучи слишком слабым. У Петра кружилась голова и были галлюцинации. Иногда он видел Иннокентия Петровича, улыбающегося, протягивающего ему руку; иногда, глядя на Саване, он думал, что видит Наташу; иногда фантазии отправляли его обратно в детство, когда мальчиком он играл в самодельном чуме у себя дома. Жизнь северных народов уже не выглядела такой забавной, как ему казалось в детстве. Так долго далеко от дома, в такой мороз, жить среди таких своеобразных народов иногда создавало у него впечатление, что он останется здесь, на севере, навсегда. Может, это и была его судьба – быть погребенным, как Сэвтя, в снегу. Может на севере, о котором он так мечтал, он и обретет вечный покой.

Петро засыпает. Несколько часов спустя, открыв глаза, он видит сноподобное явление, от которого пытается проснуться даже наяву: полярное сияние. Легкие струящиеся ленты света, переливающиеся всеми цветами самых разных оттенков – от изумрудно-зеленого до ярко-алого, как будто медленно танцуют среди звезд. Они проходят, как облака, гонимые северным ветром, как будто всегда движутся на юг, вместе с созвездиями, которые, похоже, их сопровождают, образуя величественную звездную процессию. Это так красиво, что Петро, который уже сдался и не пытался больше проснуться, поднял левую руку – правая онемела – к небу, чтобы потрогать это свечение. Но прикоснуться к нему оказалось невозможным, звездная процессия двигалась быстро, и находилась чуть дальше, чем можно достать рукой. Резкий толчок вернул Петра обратно в реальность. Оглядевшись, он заметил фигуры ненцев на санях (их собственных, убитых русских и его, Петра), запряженных оленями. Рядом с ним бегали собаки самоеды, которые напоминали белые облачка, следующие за санями, привязанные за ошейники. Он также заметил, что его самого привязали к последним саням, управляемым