Мария была здешняя, ее посылали в город за перевалом, чтобы она изучила там акушерскую науку, а Бланка была всего-навсего одинокой цыганкой, которую годы назад скитания привели в деревню. Мало-помалу ее признали, но она осталась и навсегда останется чужой.

Мария на первое место ставила гигиену, Бланка – магию. Одна была представительницей будущего и науки, другая – прошлого с его темными, полузабытыми силами. Если смотреть из сегодняшнего дня, они находились на противоположных концах времени. Эти две женщины, при всем взаимном уважении, никогда между собой не разговаривали. Во время родов присутствовала только одна из них. Однако, если дело оборачивалось неладно, одна посылала за другой. И тогда повитухи, не перемолвившись ни словом, действовали слаженно, и очень редко случалось, чтобы они не спасли мать, поскольку для обеих, в отличие от большинства их предшественниц, жизнь женщины была важнее жизни ребенка, – должно быть, их слаженность на этом безмолвном соглашении и держалась.

В дом Караско пришла Мария.

Она заботливо приготовила постель, привычно складывая вчетверо длинными мускулистыми руками изношенные, но чисто выстиранные простыни, расстилая одну поверх другой и тщательно разравнивая. Затем помогла Фраските устроиться и начала массировать ей живот, увещевая кричать во время схваток.

– Не стесняйся, голубушка! Ори громче, чем орала твоя соседка месяц назад, ори так, чтобы вся деревня тебя слышала. Чем больше будет от тебя шума, тем быстрее выйдет младенец и тем он будет здоровее, – наставляла она.

Фраскита послушалась, отдала себя в руки этой жилистой женщины, знавшей свое дело и действовавшей так уверенно. Пока Мария мяла ей живот, а соседки утирали пот с ее багрового лица, она вопила как резаная свинья.

После нескольких часов мучений, когда Фраскита почти потеряла голос, повитуха сказала, что пора.

– Малыш не хочет выходить, придется выгнать его оттуда!

Взяв простыню, она скрутила ее, как веревку, и подозвала двух женщин:

– Идите сюда! Вы обе крепкие, так помогайте! Беритесь за концы простыни и становитесь с двух сторон от кровати. По моему сигналу натягивайте простыню и, двигая ее сверху вниз, изо всех сил давите Фраските на живот. А ты, детка, как почувствуешь, что схватка на подходе, подай мне знак, вдохни, задержи дыхание и тужься. Поняла? Теперь кричать уже не надо, да и голос у тебя пропал, надо только тужиться! Ну!

Фраскита десять минут тужилась как могла, потом сдалась:

– Я больше не могу, у меня не получается, с меня хватит!

Мария посмотрела на нее властно, но без удивления.

– И как же ты хочешь это бросить, дурища? Ты должна вытолкнуть малыша из своего тела, никто не может сделать это за тебя! Ну, давай, еще разок-другой – и будешь тетешкать чудесного младенца! Вот увидишь, какое это счастье…

Фраскита опомнилась и так натужилась, что на лице полопались все мелкие сосуды и кожу усеяли крохотные красные пятнышки.

Наконец ребенок показался, и зрители с воплями разбежались. Мария ухватилась за головку, повернула ее, будто хотела открутить, велела Фраските сделать последнее усилие и высвободила тельце, вынесенное волной. Перерезала серебряный шнур, еще соединявший лилового ребенка с матерью, утопавшей в белых и алых простынях.

– Вот крикунья, эта за словом в карман не полезет! – приговаривала повитуха. – Я окунаю в водку льняную нить, перерезаю пуповину и завязываю двойным узлом. Надежно пришвартовываю ее по эту сторону ворот, чтобы она здесь и осталась! Она чистенькая, это добрый знак! Как ты ее назовешь?

– Ана, как матушку Караско! – ответила Фраскита.