– Пойдёмте, на стоянке нас ждёт машина, а дома вкусный ужин, поди проголодались?

– Спасибо, есть немного.

Вначале он подумал, что братья по лицу увидят, что с ним что-то не в порядке. Ему казалось, что на нём с этого момента будет стоять клеймо. А оказывается, никто ничего вроде бы не замечает. Но, может быть, это только поначалу, в темноте всё нормально, а потом, по ходу вечера, всё раскроется? Может быть, лучше сразу всё исповедовать? Не ждать, пока народ догадается?

Он был рад, что вечером не надо будет идти на собрание, предстояла только беседа с руководящими братьями.

Ужин был вкусным и не по-перестроечному обильным. Сказывалась сельская местность. В отличие от городов, люди в селе выкручиваются легче. У кого огород, у кого коровы и пару десятков кур, гусей. А у самых старательных – даже и то и другое. Хозяйка попалась сердобольная, гостеприимная.

– Брат, ну, вы кушайте, что это вы так скромно? Давайте я вам ещё добавлю. Или не вкусно?

– Нет, что вы, всё очень вкусно, спасибо! Только у меня что-то аппетит сегодня не очень… Устал, наверное…

Всё окружающее доходило до него как сквозь туманную пелену. Мысли постоянно возвращались к событию в купе. Он пытался их оттеснить, просто не думать, но они, как та назойливая муха, возвращались.

Пытался отвлечься разговором. Крепкий кофе, видимо, заграничный, немного прояснил мысли. «Как это гуманитарка добирается до таких глухих мест?» – промелькнуло у него в голове.

В беседе с руководящими братьями местной церкви он смог даже внести несколько конкретных предложений. Вначале ему, правда, казалось, что все на него немного странно смотрят, но потом это чувство улеглось. По окончании совещания он попросил как можно скорее дать ему возможность отдохнуть.

Потом он лежал в отдельной комнате, на тщательно приготовленной постели, и удивлялся сам себе, как это у него всё отлично получилось. Вроде бы никто ничего не заметил. Да и что они собственно должны были заметить? Они что, сердцеведцы что ли? Хотя, если вдруг это выйдет на люди, что тогда? Позор неописуемый. По всей области, а, может, и по всей стране пойдёт слух. Как ему потом смотреть людям в глаза? Да и вся жизнь разрушится. Нет, только не это! Он знал несколько случаев, когда видных братьев уличали в подобном грехе. Что с ними потом было! Некоторые пытались такой поступок скрыть, другие выкручивались. Третьи сразу каялись. Было несколько случаев, когда, спустя несколько лет, они сами приходили с повинной. Но не все были в его положении. В любом случае грозило отстранение от служения или даже отлучение от церкви.

А сколько разочарования это влекло за собой! Сам он два раза разбирал такие случаи и наказывал, конечно, виноватых по всей строгости закона. Хотя в душе жалел. У молодых, согрешивших по молодости до брака, это было проще. Женятся, потом когда-то выйдут вперёд, попросят прощения – и всё позади. Правда, некоторые пожилые сестры, отличавшиеся хорошей памятью на такие случаи, долго ещё вспоминали в беседах чужой грех. Скольким молодым, перспективным братьям это перекрывало дорогу к служению…

Опять придётся идти на завод работать. Может, возьмут на старое место? Или лучше на другом предприятии поискать? Но как объяснить бывшим коллегам возвращение из пасторов в токари? А ведь не хочется…

Привык к такой жизни. Сам распоряжайся своим временем, сам составляй распорядок дня. А на заводе опять по гудку начинай, по гудку кончай. Запах эмульсии, грязь неубранной стружки… Нет, не хочется. Да и очень больно будет. Посещавшая его иногда тоска по старой жизни вдруг резко улетучилась.