А потом меня самого накрыло какое-то странное, ранее неизведанное чувство: как будто у меня на корне языка – там, куда в детстве доктор нажимала своим деревянным шпателем, – зарождается нечто одновременно бесконечное малое и бесконечно великое. Это нечто словно сжалось в одну безразмерную точку, готовую в одно мгновение распуститься и разрастить до размеров Вселенной. Потом это стало расползаться по всему моему телу, словно грибница, опутывая его своими тонкими ветвящимися нитями, проникая в каждый сосуд, в каждый подкожный нерв…

Под конец у меня перед глазами пронеслись какие-то образы, и я провалился в темноту.

Придя в себя, я так и не понял, что со мной случилось: то ли я опять потерял память, то ли упал в обморок, то ли впал в транс, и вправду став жертвой какого-то гипноза. Я лежал в своей палате, уставившись неподвижным взглядом в потолок, – ни дать ни взять оживший мертвец. А надо мной шаманил Малик: то светил мне в глаза своим фонариком, то проверял другие рефлексы, то поправлял капельницу. Рядом стоял монитор сердечного ритма и бесстрастно отсчитывал импульсы, напоминая о том, что я всё ещё нахожусь по эту сторону вечности.

– Очнулся? – спросил меня врач. – Ну, слава Всевышнему! А то для меня два покойника за неделю – это уже перебор. Замучаешься потом объяснять и отписываться, что за мор такой случился в нашей богадельне.

Малик изо всех сил пытался шутить, но у него это плохо получалось: его шутки звучали как-то неловко, неискренне и натужно. Было видно, что он сам едва не слёг на койку от страха за меня.

– Что со Светой? – спросил я первым делом. – Откуда второй покойник?

– Да что ей будет? Нет, это другой пациент представился, просто от старости. А мне урок: как говорится, век живи – век учись. Опасался за неё, а в итоге чуть тебя не потерял. И ведь что обидно: я же не знахарь какой-нибудь, как я мог такое проглядеть? В общем, готовься опять пройти все обследования и учти: я теперь от тебя живого не отстану. А помрёшь – хоронить не дам, пока не выпотрошу до последнего хрящика и не узнаю, с чего ты вдруг решил хлопнуться в обморок, словно гимназистка.

– Спасибо тебе, добрый человек!

– Ты в другой раз хотя бы предупреди, если почувствуешь слабость, испарину, тошноту.

– Да не было ничего такого…

Выслушав подробное описание моих ощущений за несколько секунд до абсанса, Малик озабоченно нахмурился:

– Ты знаешь, не хочу тебя заранее пугать… но, судя по симптомам, это очень похоже на ауру перед эпилептическим приступом.

– Ты хочешь сказать, что у меня, вдобавок ко всему, «священная болезнь»? Как у Достоевского, Альфреда Нобеля и пророка Мухаммеда?

– Ты ещё забыл Николо Паганини, Петра Ильича Чайковского и сэра Элтона Джона.

– Как, и Паганини тоже?!

– И Паганини тоже. …Нет, он не в том смысле «тоже»! А вот Пророка в этом смысле попрошу не касаться – а не то поссоримся.

– Да Бог с ним, с Пророком! А со мной-то что? Я ведь от этого умереть мог?

– Мог, но не умер. А что с тобой случилось, может сказать только невролог – но ему для точного вывода нужно снять ЭЭГ твоего мозга прямо во время приступа. (Да-да, это когда на голову надевают шапочку из фольги с торчащими из неё проводами!) Но и это ещё не повод ставить диагноз, даже если бы ты бился в классическом припадке с конвульсиями, пеной у рта и прикушенным языком. Тут, как в любом эксперименте, важна повторяемость результата. Иными словами, один раз не считается. Так что план остаётся прежним – пройдёшь полное обследование. А я пока назначу тебе кое-какие противосудорожные препараты.

Должен признаться, в тот раз я рассказал врачу далеко не всё. Я не стал рассказывать Малику про то, что именно увидел своим внутренним взором перед тем, как потерял сознание. Да и к чему? Он всё равно не поверил бы моим словам, а просто запер бы меня в палате с мягкими стенами. (Если честно, именно тогда мне в голову в первый раз постучалось слово «шизофрения».) Понять меня мог только один человек – я имею в виду Полозова. Не зря же у нас с ним была одна