Вопрос о праве человека, пусть самого невинно ослепленного, на мщенье, на убийство других людей поставлен здесь перед всей последующей древнерусской литературой обнаженно и остро.

Более того, у этого трагического нравственного конфликта есть и вторая сторона: зло порождает большее зло, ведь ослепление Василька в психологическом плане толкает его на убийство людей, совершенно непричастных ко всему этому. Тем самым сфера преступления как бы фатально и неостановимо расширяется.

У этого конфликта будут в XII веке различные нравственные решения. Два противоположных, крайних ответа на этот вопрос дадут впоследствии такие произведения XII века, как «Повесть об убиении Игоря Ольговича» и «Повесть о походе Игоря Святославича на половцев» в Ипатьевской летописи. Если в повести об убиении Игоря Ольговича пролитие крови Игоря оправдано просто исключительно личной безопасностью Изяслава, то наоборот, разгром Игорем Святославичем г. Глебова осуждается безоговорочно им самим и становится для него как бы нравственной причиной его несчастий. Раскаяние князя в собственном преступлении необычно для героев литературы XII в.

Желание прекратить пролитие крови, поиски выхода, ощущение, что зло несет зло, после «Повести об ослеплении Василька Теребовльского», «Поучения Владимира Мономаха», «Сказания о Борисе и Глебе» станет для древнерусской литературы XII в. вопросом, который будет так или иначе волновать книжников. С начала XII в. он будет возникать даже и в отдельных речах в летописях: «Яко вы начали есте перво нас губити» (И.213). «И есве зачала дело зло, а вершиве до конца братоубийство».

Однако желание понять истоки и первопричины зла особо проявилось в повествовании о Рогнеде под 1128 г. в Лаврентьевской летописи (Л. 284-285 ). Этот короткий рассказ несет в себе черты эпического характера. Об его устном происхождении уведомляет и сам летописец вначале: «О сих же Всеславичих сице есть, яко сказаша ведущии преже».

Очень яркую, легендарно-афористическую обработку получает здесь проблема мести, преступления и расплаты за него. Кажется, повесть о Рогнеде – это единственное произведение XII в., в котором проблема мести нашла какое-то необычное разрешение. И благодаря своей поэтической форме, это разрешение легендарное, приближающееся к гармоническому. Цепь преступлений в этом памятнике временно прервана благодаря уму и мужеству Рогнеды, пославшей сына к Владимиру со словами: «яко внидеть ти отец, рци выступя: отче! еда един мнишися ходя?». Володимер же рече: «а хто тя мнел сде?» и повергл мечь свой». В отличие от фольклорного сюжета о мести княгини Ольги с ее ненасытностью, здесь Рогнеда восстанавливает свои поруганные права. Одно, в самом деле происшедшее, и два возможных убийства включены в этой коротеньком сюжете. И три мести. Начинается повествование с мести. Владимир мстит Рогнеде, к которой он сватался, за отказ и за слова: «не хочю розути робичича, но Ярополка хочю» и убивает ее отца и братьев. В ответ на попытку Рогнеды убить его – он тоже ей мстит, причем достаточно изощренно обставляя это, «повеле ей устроитися во всю тварь цезарьскую якже в день посяга ея и сести на постели светле в храмине, да пришед потнеть ю». Но Рогнеда, проявляя недюжинное самообладание, спасает себя, посылая к Владимиру сына. Собственно, повествование о Рогнеде является единственным случаем в древнерусском летописании попытки справедливого разрешения всего трагического конфликта. Рогнеду не убивают, а отсылают обратно в Полоцк. Таким образом, в этом маленьком произведении, насыщенном поэтическим драматизмом, благодаря силе описанных в нем характеров, внутреннему динамизму, проявляется какая-то эпическая цельность и завершенность внутреннего сюжета. В то же время последней фразой: «и оттоле мечь взимають Роговоложи внуци против Ярославлим внуком» повесть о Рогнеде открывает цепь иной, вековой вражды целых поколений. Даже когда внешне конфликт заканчивается, если нравственная справедливость не была восстановлена, то это тяготеет над людьми. Любопытно, что в 1128 г. летописец обращается к преданию времен Владимира и Яроподка, (т.е. к тому времени, когда и в самой «Повести временных лет» начинается осуждаться цепь братоубийств) в поисках того момента, когда «подняли меч». Новое ощущение неправедности убийства заставляет внезапно обратиться к начальной летописи. Круг замыкается. Поэтому-то во времена Владимира, когда это произошло, в летописании этот сюжет полностью не описан, а в 1128 г. он имеет такую выразительную форму легенды. И сама поэтическая форма, и изложение его под 1128 г. очень интересны.