И все – на таком уровне, что голову бы сохранить.

Эдоард быстро проглядывал пергаменты.

– Этот патер еще жив?

– Жив, – Ганц это знал точно. Пастер Воплер последнее время пользовался популярностью, и к нему стекалась куча церковного народа. В том числе и этот… редкая дрянь, потому и запомнился.

– Его тоже в Стоунбаг.

– Уже распорядился, Ваше величество.

Эдоард посмотрел поверх пергамента

– Вы раньше знали, что тут написано?

– Догадывался, – честно признался Ганц.

– Они здесь?

– Да, Ваше величество… какие будут приказания?

– Какие тут приказания? Допросить, вытряхнуть все – и казнить.

– Э….

– Ивельенов обоих. Амалию… мне надо с ней поговорить.

– А дети?

– Смотря что они знают. Если ничего о своем происхождении – пусть живут, но в монастырях и под присмотром.

– А близнецы?

– Кто-то же должен стать следующими герцогами. Хотя я еще подумаю…

Ганц кивнул. Эдоард машинально потер грудь.

– Проводи меня к Амалии…

***

Женщина сидела на грубой соломенной подстилке. Но допросная была достаточно чистая. Платье порвано, есть синяки, но следов изнасилования или серьезных пыток пока не видно.

Эдоард распахнул дверь и вошел, Ганц, не спрашивая, вошел вслед за королем, отослал палачей и писца. И когда его величество сверкнул на него глазами – не шелохнулся.

– Ваше величество, если ее прикуют – я выйду. А так… я ведь и так все знаю.

Эдоард махнул рукой. Проклятая боль… да пропади оно пропадом… это лицо.

Амалия… почти копия Джесси. Но там, где у Джессимин была мягкость и нежность – его черты. Его дочь…

– Почему? За что? Чем я провинился перед тобой?

Амалия выпрямилась. Сверкнули глаза. Она не собиралась бросаться на короля. Но держалась гордо.

– За Эдмона. Вы убили его!

– Не я.

– Мой отец ничего не делал без королевского приказа. Я знаю!

– Я не отдавал ему такого приказа. Клянусь.

Женщина отступила на шаг. Опустила глаза. Поверила.

– Я любила его. Мы были женаты. А Вы… Вы никогда бы не разрешили…

– Вы даже не спрашивали… почему?

Амалия вздохнула.

Почему?

И перед взором поплыли картины прошлого.

Вот она, совсем маленькая девочка, приглашена во дворец. Королева – еще Имоджин – бросает что-то резкое. И Амалия убегает плакать в коридор.

– Ты чего ревешь?

Рядом стоит серьезный сероглазый мальчик.

– Не твое дело, – огрызается Амалия. Но Эдмон, а это был именно он, не уходит.

– Не плачь. Хочешь конфету?

Амалия робко кивает, и ей в ладонь ложится большой полосатый леденец. И серые глаза впервые встречаются с синими.

– Спасибо…

Вот ей двенадцать лет. Теперь королева уже Джессимин. И Амалию часто приглашают во дворец…. Как – часто? Сейчас просто так… она удрала ото всех и ходит, разглядывая залы, коридоры.

– Ты что тут делаешь?

Опять сероглазый мальчик.

– Гуляю. А что, нельзя?

– Тебе – нельзя.

– Это еще почему?

– Потому что ты – Иртон.

– И что? Зато я красивая!

– Кто тебе сказал такую глупость?

– Папа. И мама. – Алисия вообще-то не говорила, но ведь и соврать можно? Правильно? – Разве я некрасивая?

– Ты – Иртон?

– Я – Амалия Иртон. А что?

– Ненавижу вас всех! – бросает мальчик. И уходит. А Амалия остается с чувством потери чего-то важного.

Вот ей пятнадцать лет. Сейчас она одна из девочек, подающих ноты, нитки, разные мелочи королеве и может часто бывать при дворе. Тем более что ее мать, Алисия, приближена к королеве.

Эдмон проходит по коридору мимо нее. Амалия тоже его не «замечает», хотя паренек с карими глазами, следующий за принцем, смотрит восхищенно. Но тоже молчит.

Это происходит совершенно случайно. Амалия поскальзывается – и падает. Она ничего не планировала, не кокетничала… она просто поскользнулась…. Кто-то неудачно бросил огрызок.