– Это всё сказки… Кто о тебе больше всех заботится? Пока ты в лучах славы нежишься, я пользу из них извлекаю. Куда надо проскользну, с руководящими тенями пошушукаюсь, гастроли устрою… Не распускай язык, своё реальное место не забывай.

– Ладно, тенюшечка, пошутил я. Друзья без меня обойдутся. А мне без тебя никак.

Шикарный молодой человек вальяжно откинулся на спинку скамейки, окутавшись облаком сигаретного дыма. К нему вскоре присеменил голубь и выжидательно покосился на возможного кормильца.

– Гуляй, гуля, гуляй! – засмеялся парень, посасывая сигарету.

– Сам гуляй! – парировал голубь. – Меня специально послали – дать тебе шанс хоть самое крошечное дружелюбие проявить.

Парень огляделся. Никого, кто мог бы его дурить.

– Такого дурня и дурить не надо, – прокомментировал голубь. – Заделался шулером, нагрёб деньжищ. Решил, что так жить и надо.

Наверное, телепатия.

– Никому никогда хорошего не сделал!..

Парень вскочил и пустился бежать.

– Гуляй, шуля, гуляй!.. – донеслось вслед.

Участковый Лицаев был довольно полным, леноватым, но исключительно обаятельным. Когда подведомственные ему жители приходили с мелкими жалобами, он распахивал руки, словно готовился обнять жалобщика, и успокаивающе говорил:

– Понимаю, приму меры, но со временем. Трудно уследить за всем сразу.

Но когда на него жаловались в отделение и вызывало начальство, Лицаев вставал по стойке смирно и рапортовал:

– Так точно, всё понял. Сегодня планировал этим заняться!

И сказочно быстро разбирался в проблеме, так что числился просто образцовым участковым.

На барахолке тараторила возможному покупателю:

– Заберите поскорее у меня этот бюстик гипсовый. Мне уже все мозги проели этой легендой, что моя прабабка бриллиантовую брошь сюда замуровала. Не верю в чудеса совершенно. Но из-за легенды цена подороже. Вдруг вы искатель сокровищ и кокните бюстик? Вдруг там брошь? Не вздумайте только здесь колоть, а то или сами расстроитесь, или меня расстроите, если брошь обнаружится. Но не верю в это… Покупаете? Ну, гора с плеч!..

И, подождав ухода покупателя, обернулась к мужику, сидящему неподалёку:

– Чудесно работает!.. Давай десятый бюстик.

Он был высококвалифицированным обидчиком, этот Сорин. Умел обидеть и словом, и делом.

Вот только очень возмущался, когда кто-нибудь обижал его самого. Сорин считал, что при этом покушались на его мастерство обиды. Или подражали его мастерству – или, что было ещё возмутительнее, придумывали что-то своё, противоречащее всякому искусству обижания.

А когда один наглый мудрец сказал ему с едва заметной издевательской улыбкой: «Эх, не умеешь ты человека по-настоящему обидеть», – Сорин так оскорбился, что потерял дар речи. И решительно забросил практику обижания.

Так и утратил – без практики – свою высокую квалификацию.

Трамба был о-о-очень большим и тяжёлым. И любил выполнять самую весомую работу: лечь на что-нибудь мягкое, но взъерошенное, и полежать на нём как следует.

Взъерошенное становилось – как миленькое – компактным и приглаженным. Особенно если Трамба засыпал на нём (в качестве рабочего перерыва).

Любил Трамба свою основательную работу!..

Между прочим, отсюда и возникло слово «трамбовать».

Бабáхов был мастером спорта по боксу, но по призванию визажистом. Он терпеливо работал над лицом соперника на ринге, хотя раздражался, если тот мешал. Иногда и в нокаут посылал, завершая поединок.

Он признавал визаж, но не макияж, предпочитая естественные средства создания образа. И пользовался большим спросом на киностудиях. К нему посылали брутальных актёров, принятых на роли бандитов или боксёров, с указаниями, какие черты персонажа нужно подчеркнуть.