Казалось бы, принято мудрое «соломоново решение»: с поставщиками-болгарами не поссорились, слива не пропала, народ доволен, деньги государству заплачены. Но нет! Завели уголовное дело «за превышение служебных полномочий!» После долгих разбирательств дело закрыли «за отсутствием состава преступления». Но сердце солдата, прошедшего две войны не выдержало подковерной борьбы: дядю Колю сразил тяжелейший инфаркт, восстанавливаться после которого ему пришлось несколько лет. До конца жизни его мучили сердечные боли.

А ведь это был удивительно спокойный и ровный по характеру человек. Он воспитал двоих дочерей, растил вместе с ними дочь погибшего друга, содержал свою больную старшую сестру. А жили они все вместе в районе теперешнего метро «Октябрьское поле»; после войны там был поселок ВИЭМ (Всесоюзного института электрического машиностроения); в двенадцатиметровой комнате – шесть человек. Но тогда почти все так жили. Многие живут так и сейчас.

После инфаркта врачи запретили ему играть на баяне, что он очень любил делать. Так он выучил самостоятельно ноты и научился играть на гитаре (благо, не нужно было растягивать мехи баяна) это в сорокалетием возрасте! Девчонок своих он обожал, а жену Анастасию Никитичну называл не иначе, как Ласточка или Настёк.

Однажды – мне было уже лет двадцать – приехал я к нему в гости (был выходной день): на диване лежит человек-гора. Когда я вошел, он крикнул жене, которая в это время была на кухне: «Ласточка, Настёк, Бог есть!» – «С чего ты взял, старый, во сне что-нибудь почудилось?» – «Да нет. Лежу, думаю, с кем бы выпить. А тут и племяш пришел! Нет, Бог, определенно, есть!»

Вот таким и вспоминаю я своего дядю Колю. Славный русский человек! Для меня он – вечно живой.

С другими своими тетками и дядей Ваней я виделся не так часто: жили-то они в Харькове, Львове, Владивостоке. Но помню их всех. Уверен, что и они прожили отведенные им годы по-человечески достойно.

На протяжении жизни я много думал о родственных связях, о родстве кровном, душевном, о родстве по духу. Ответ нашел у классика. Там все взвешено до микрона: и кровное, и душевное, и духовное, и бесстрастное:

Классики потому и классики, что всегда правы. Для тех, кто учился в школе в 90-е годы, во время реформ в области образования, напомню: это строки А. С. Пушкина.

Передо мной лежит старая фотография, черно-белая. 1950 год. На ней фотограф умудрился уместить весь четвертый «А» класс, сидящий за партами. Тридцать человек учеников вместе с классной руководительницей Анной Николаевной Петровой.

Ученики этого класса – почти все ребята из моего или из близлежащих дворов. Нам по десять лет. Почти все – безотцовщина. После революции было расхожим слово «беспризорники», не сироты: вроде бы отец или мать, или родня какая-то есть, но все равно они без присмотра, предоставлены сами себе, выживают, как могут. Несколько поколений советских людей воспитывались на фильме «Путевка в жизнь» и книгах о беспризорниках Антона Макаренко «Педагогическая поэма» и «Флаги на башнях».

После Отечественной войны в обиход вошло слово «безотцовщина» – отцы погибли на фронте. Матери зарабатывали на пропитание, а дети в это время целый день были предоставлены себе и улице. Но тогда еще была советская школа и учителя, многие из которых сами были фронтовиками, подвижнически старались из этой мелюзги, марьинорощинской шпаны вырастить советских людей.