– Есть?

– Не есть, а не для чего. Сами молодые, год как повенчаны, знакомых никого, и со всем у них одна прислуга справляется. Такая шельма! Анюткой звать. У нас всегда с одним фельдфебелем прохлаждается, когда господ нет.

– А, поди, никогда вечером не сидят? Господское житье я знаю…

– Тут не так, – отвечал словоохотливый приказчик. – Между ними будто есть что-то. Анютка сказывала, что иногда ужасно даже! То, говорит, целуются, то плачут. Однажды она хотела из окна выброситься, в другой – он чуть не зарезался.

– Что ж это с ними?

Приказчик пожал плечами. Сидевшая в углу с мастеровым какая-то женщина вдруг обернулась.

– Это ты про Синевых? – спросила она приказчика.

Тот кивнул. Женщина внезапно оживилась и, поправив на голове платок, заговорила:

– Про этих господ ты у меня спроси. Я у их всегда белье стираю и всю-то их жизнь во как знаю! Почему они живут так?

Ж. тотчас поднялся и подошел к прачке. Протянув прачке, а потом мастеровому руку, он сказал:

– Позвольте познакомиться, Прокофий Степанов, по лакейской должности. – И, садясь подле их стола, прибавил: – Очень люблю, когда про господ рассказывают. Дай-ка нам, почтенный, две пары! – приказал он приказчику.

Прачка осталась очень довольна. Когда подали раскрытые бутылки, она и мастеровой чокнулись с Ж., и она тотчас заговорила:

– Господа-то эти душевные очень, да вот поди – не повезло! Барин в ней души не чает, и она в нем, и деньги есть у них, потому что у барина хорошее место, а в доме ужасно что.

– Из-за чего же между ними такая контрреволюция? – спросил Ж.

Прачка нагнулась к нему и понизила голос до шепота:

– Видите ли, она до свадьбы не соблюла себя, он и обижается. Где да с кем? А она плакать да на коленки. А он хвать ее! Бьет, а потом сам на коленки и ноги целовать. Тут обнимутся, и оба плакать. Я однажды в три часа проснулась, в прачечную идти. Анютка спит, что мертвая, а там – плач и голоса. Я подошла, и даже жутко стало. Он говорит: «Я тебя убью!» А она отвечает тихо: «Убей!» и тишина вдруг, а потом как он заплачет… Анютка сказывает, и часа бы не прожила, если бы не доход…

Ж. налил в стаканы пива, чокнулся и спросил:

– А из себя красивые?

– И не говорите! Прямо парочка. Она-то такая стройненькая да высоконькая, что твоя березка. Волоса густые да длинные. Брови что угольком выведены, и всегда серьезная. Нет чтобы улыбнуться…

– А сам?

– Тоже видный мужчина. Высокий, статный. Сначала как с бородой был, так еще был красивее.

– Сбрил, что ли? – спросил Ж.

– Совсем! Сказывал, шутя, что барыня не любит. Борода-то из русого волоса, большая была такая…

– Ну, прощенья просим! – поднялся Ж.

– Что ж, уже идете?

– Я еще забреду. Тут, на Клинском живу, – отвечал Ж., – а сейчас мне надо насчет места наведаться.

– Ну, спасибо за угощение!

– Не за что!

Молчавший все время мастеровой вынул изо рта трубку и сказал:

– Теперь уже за нами!

– Пустяки, – отвечал Ж. и, простившись за руку с извозчиком, вышел.

– Обходительный мужчина, – сказала прачка, – приятно в компании посидеть.

А обходительный мужчина забежал домой, переоделся и через полчаса уже был у меня.

– Убийцы найдены! – сказал он и рассказал все вышеописанное.

С этих пор не проходило вечера, чтобы Ж. не распил в портерной на Серпуховской 6, 8, а то 12 бутылок пива в дружеской компании за беседой. Он успел, кроме прачки, познакомиться и с обоими дворниками, и с Анюткой, и даже с ее фельдфебелем, и все не могли нахвалиться своим новым приятелем. Анютка успела рассказать Ж. много интересного и нового. Так, они однажды после крупной ссоры словно помирились и все целовались. Потом собрались ехать к тетке на дачу в Лугу. Уехали, а на другое утро барыня одна вернулась. Бледная, чуть живая, и сразу в постель легла.