В кабинете повисла тягостная тишина. Все словно окаменели. Первой мыслью была мысль о том, что они присутствуют на собственных похоронах…

В ту же ночь Политбюро ЦК ВКП(б), обсудив заявление начальника УНКВД по Московской области единодушно постановило: «Выразить политическое недоверие всему руководящему составу Народного комиссариата внутренних дел СССР».

Открывалась новая страница в истории этой организации. С утра следующего дня начались аресты и обыски, опечатывались дела, письменные столы, сейфы, несгораемые шкафы сотрудников наркомата. Подверглись аресту уже и те чекисты, которые, согласно постановлению ЦК ВКП(б) и его Политбюро, накануне выполняли аналогичные функции. Косвенно они якобы тоже были причастны. К чему? Точного ответа никто не знал. Тайна оставалась за следствием…

В наркомате и подведомственных ему службах проводились собрания, циничные, беспардонные разбирательства, в ходе которых выдвигались чудовищные обвинения, распространялась несусветная клевета. Пользуясь случаем, сводились и личные счёты, прикрытые политико-патриотической демагогией.

Вскоре начались судебные процессы, выносились приговоры, гибли или заточались в тюрьмы люди. Вначале топор обрушивался на верхний эшелон НКВД. Почти тут же начали расправляться и с низами, коль скоро выражено недоверие всему наркомату.

Поначалу аресты коснулись десятков людей, потом сотен, затем многих сотен чекистов, прокуроров, партийных работников. Было среди них немало и таких, кого трудно пожалеть. Но много невинных, достойных сотрудников попали в мясорубку царившего беспредела, понятия не имевших о закулисной интриге, разработанной на самом верху партийно-государственной иерархии, преследовавшей свои цели.

…Судоплатов ждал. Знал, что за партсобранием последуют арест, следствие, суд, «особое совещание» или громкий процесс. Всё зависело от фантазии и способностей следователей… Порядок общепринятый, путь проторённый, конец общеизвестный. Ничего нового, кроме фамилии обвиняемого, «сообщников», очередных «вредителей». Но на этот раз произошло иначе: постановление партсобрания предстояло утвердить на партбюро, потому что именно оно выступило инициатором решения «…в связи с делом врага народа Шпигельгласа».

Павел Анатольевич был удручён. В воспалённом мозгу роились тысячи мыслей – странных, противоречивых, сбивчивых, лишенных стройности и последовательности. И в то же время голова казалась пустой. Он не мог ни на чём сосредоточиться. Глаза словно заволокло туманом.

Не впервые Судоплатову приходилось оказываться в рискованной ситуации, грозившей смертью. Но состояния, подобного теперешнему, он никогда не испытывал. Если и случались ранее критические ситуации, то это за кордоном, среди чужих, среди отъявленных врагов, с которыми он вел борьбу не на жизнь, а на смерть. А сейчас?

Самое худшее заключалось в том, что ему всё труднее становилось сосредоточиваться на работе, к которой он всегда относился чрезвычайно ответственно.

В день партсобрания атмосфера в отделе была как перед похоронами. Все без исключения понимали, что часы пребывания их руководителя Судоплатова на свободе сочтены. Иного исхода никто и не ждал. Свыклись. Некоторые сотрудники, невзирая ни на что, при встрече с Павлом Анатольевичем продолжали вежливо, хотя и сдержанно, раскланиваться, выражая тем самым сочувствие ему. Но большинство делали вид, будто не замечают его, либо обходили стороной. От греха подальше.

Обедать домой он не пошёл. В столовую также. Не хотел своим присутствием ставить сослуживцев в неловкое положение. Но один из самых смелых принёс ему в кабинет стакан крепкого чая и свежий бублик. Судоплатов взглянул на него, и на мгновение ему показалось, будто он смотрит сквозь тюремную решётку. По телу пробежали мурашки. Резким движением он разломил бублик и съел его. Быстро, озлобленно. Выпил и чай.