Что скажешь на это, Илия Дон Кехана?

– Очень высокопарно, – молча сказал Идальго.

– Что? – не менее молча удивился Кар-р.

Удивился тому, что последний его довод (самый-самый убойный) не подействовал, поскольку – Идальго вовсе не обратил внимания на равенство (перед лицом бессмертия) рыцарской чести и полного таковой отсутствия; Идальго – не обратил себя, тем самым отказавшись от великих завоеваний человечества: от абсолютных свободы и равенства (суть самых подлых и убийственных иллюзий в истории)!

Причем – даже не сказав «оппоненту», что не только смерть делает людей неравными, но и ее отсутствие.

– Вижу, ты хочешь быть счастливым, – сказал Илия вслух (обращаясь к своему «оппоненту»), причём – по английски! Причём – данного наречия (родного, предположим, Алисе и сопутствующей ей чеширской улыбке) вовсе не зная! Причем – не ожидая от вороньего вопля ответа, а лишь утверждая его на его же месте… Вот тогда и кончились самоутверждения Кар-ра, став бессмысленными.

Ведь если бессмысленно равенство, не менее бессмысленно неравенство! А для реальной жизни осмысленны лишь благородство обычая и социальная справедливость. А потом вороньему воплю стало не перед кем самоутверждаться: Идальго отвлекся.

Более того, он вообще перестал что-либо слышать, кроме далёкого шелеста женских шагов. Об этих шагах я уже поминал – они стали многожды ближе. Принадлежали они даме сердца, коей предстояло озвучить дальнейшую судьбу Идальго.

Разумеется даже разумом, что далёкие шаги – это её шаги. Да и кто бы еще мог ступать столь воздушно?

Она близилась, она уже была совсем рядом, но – она уже была немыслимо далека. Впрочем, и её «даль» оказывалась весьма функциональна из неё (из-дали за горизонтами – судьба литературного негра) эхом (или – отраженным светом) вернулись к Идальго его же слова:

– Вижу, ты все еще хочешь быть счастливым…– и он ответил самому себе:

– Да, я хочу быть идентичным своему наивозможному счастью.

Вороний вопль попробовал спросить еще:

– Вы не хотите что-нибудь передать через меня?

Ответа не было.

– Я имею в виду Старика, – заявил вороний вопль. – Скажите свои пожелания, ведь есть же у вас пожелания? Я многое могу.

Но Илия Дон Кехана опять ничего не расслышал (из своего далека'-далёка – от звука шагов).

– Впрочем, вас уже поторопили, и теперь ваши пожелания не имеют значения. Идите-ка собираться! – озлобился на его невнимание посредник. – Видите, какая тавтология выходит: вы всё повторяетесь и повторяетесь, собираясь.

Илия отвел взгляд от невидимого и опять взглянул на среднюю школу. Кар-р сделал вид, что понял причину его невнимания.

Вас заботит, что вы составной человек? Что даже даже если Старик и обращается к вам, то – через меня? Но ведь самому Ему уже нечего вам сказать, всё давно (по частям) сказано, – разумеется, вестник лгал, и (одновременно – такое бывает) говорил чистой Воды правду: всё было сказано!

Причём – сказано всё и сразу: Бог жив! Разве что каждая часть каждой составной части человека (и его имени – как вещего над вещью) слышит это сказание со своей стороны Света (а этих сторон четыре: Земля, Вода, Воздух, Огонь). А причиною того, что имя (даже) пророка – составное, оказывается столь же очевидная (и одушевлённая) вещь.

Разбросанному по временам и смыслам «составному» Идальго в очередной раз указывалось: ис-целить его может только Старик, и ни о какой-такой «свободе» долга (то есть личной) речи не идёт.

Имеет место непосредственное принуждение (чуть ли не шантаж). Указывая на который, вороний вопль чуть ли не пытался Идальго оскорбить Более того – вороний вопль прямо указывал на искусственность составной жизни Илии Дона Кехана.