В Коринфе некто из чужеземцев шутил несколько грубо над философскими беседами, которыми Дионисий забавлял себя во время своего царствования, и наконец спросил его: «Какую же пользу ты приобрел от Платоновой мудрости?» – «Ужели ты думаешь, – отвечал Дионисий, – что я мало получил пользы от Платона, когда так равнодушно переношу перемену счастья?»

Музыкант Аристоксен и некоторые другие спрашивали его, какая была причина его негодования на Платона. Дионисий ответствовал: «Насильственная власть сопряжена со многими бедствиями; самое же большее в ней то, что никто из называющих себя друзьями тиранна не говорит смело и откровенно, и эти-то друзья лишили меня Платоновой дружбы».

Один из тех, кто желал казаться остроумным, входя к Дионисию, дабы над ним пошутить, оттряхивал свой плащ*, как будто он входил к тиранну. Дионисий, платя ему такой же шуткой, советовал ему делать то же самое, когда он будет от него выходить, дабы чего-нибудь не унес с собой под плащом.

Филипп Македонский* за пиршеством говорил с насмешкой о стихах и трагедиях, оставленных Дионисием Старшим*, и показывал удивление: когда он имел время этим заниматься? Дионисий на то довольно колко отвечал следующее: «Когда ты и я и все мнимые счастливцы сидим за стаканами».

Платон не успел видеть Дионисия в Коринфе; его уже на свете не было. Но Диоген Синопский*, встретившись с ним в первый раз, сказал: «Сколь недостойную жизнь проводишь, Дионисий!» Он остановился и сказал ему: «Благодарю тебя, Диоген, за то, что ты жалеешь обо мне в несчастиях моих». «Как! – отвечал Диоген. – Ужели ты думаешь, что я о тебе жалею? Нет! Я негодую только за то, что такой презрительный, как ты, человек, способный состариться и умереть в тираннической власти, подобно отцу своему, проводит здесь жизнь вместе с нами в забавах и удовольствиях».

Если я сравню со словами Дионисия Филистовы* восклицания, плач его о дочерях Лептина, которые от верховной власти, как будто бы великого счастья, перешли в низкое состояние, то, мне кажется, я слышу вопли и жалобы слабой женщины, рыдающей о потере своих сосудов с благовониями, пурпуровых одежд и золотых украшений. Эти подробности, думаю, не чужды предмета жизнеописаний, и я уверен, что не покажутся бесполезными для тех, кто занимается чтением спокойно и в свободное время.

Сколь ни необычайны были бедствия Дионисия, но счастье Тимолеонта не менее удивительно. В пятьдесят дней по прибытии своем в Сицилию завладел он крепостью Сиракуз и выслал в Пелопоннес Дионисия. Коринфяне, ободренные успехами, усилили его двумя тысячами пехоты и двумястами конницы. Эти воины вышли на берег в Фуриях*, но, почитая невозможным переправиться в Сицилию морем, которое было занимаемо многочисленными карфагенскими кораблями, были принуждены до удобного случая остаться в бездействии и между тем употребили свободное свое время самым лучшим образом. Граждане Фурий предприняли поход против бруттиев. Коринфяне вступили в их город, охраняли его столь верно и с таким порядком, как собственное отечество.

Между тем Гикет осаждал сиракузскую крепость и препятствовал ввозу припасов к коринфянам. Он склонил двух иностранных воинов и подослал их в Адран, дабы умертвить изменнически Тимолеонта. Этот полководец и прежде не имел обыкновения окружать себя стражами, но в то время, полагаясь на покровительство бога Адрана, жил между адранитами без всякой предосторожности и без подозрения. Подосланные убийцы узнали по случаю, что он намеревался приносить жертву; они пришли в храм, скрывая под платьем короткие мечи, вмешались в толпу окружающих жертвенник граждан и мало-помалу пробирались ближе к Тимолеонту; они друг друга уже ободряли к совершению злодеяния, как некто из народа поразил мечом в голову одного из них. Он пал, но ни поразивший, ни товарищ пораженного не остались на месте. Первый с мечом в руке убежал и влез на высокий утес; другой обнял жертвенник и просил у Тимолеонта помилования, с тем чтобы все обнаружить. Получив в том обещание, объявил, что он и умертвленный были подосланы убить его. В то самое время привели того, который убежал на утес. Он кричал, что не сделал никакого преступления, но что справедливо убил человека, умертвившего отца его прежде в Леонтинах. Некоторые из присутствовавших подтверждали истину слов его, удивляясь в то же время чудесному искусству счастья, которое, производя одно действие посредством другого, приготовляя все издали, связывая между собою самые противные, ничего общего между собою не имеющие случаи, употребляет их так, чтобы конец одного был началом другому. Коринфяне дали в награду сему человеку десять мин за то, что справедливой местью своей послужил орудием гению-хранителю Тимолеонта и по особенным причинам давно питаемый гнев свой удовлетворил в такое время, когда счастье употребило его к спасению Тимолеонта. Этот счастливый случай наполнил сердца надеждой на будущее; взирая на Тимолеонта как на человека священного, пришедшего волею бога для освобождения Сицилии, все чтили и хранили его.