Дурис Самосский* к этому прибавляет трагические описания, обвиняя афинян и Перикла в жестокостях, о которых не говорят ничего ни Фукидид, ни Эфор, ни Аристотель. Также нимало не вероятно и то, будто бы Перикл привел на площадь Милета начальников самосских триер и морских воинов, держал их прикованными к доскам в продолжение десяти дней и потом, когда доведены были до жалостнейшего состояния, велел их умертвить ударами по голове и тела их бросить без погребения. Но Дурис и там, где у него нет никакого частного интереса, не умеет сохранять исторической верности. Здесь, кажется, он увеличил бедствия своего отечества, дабы навлечь на афинян больше ненависти.

Перикл, по покорении Самоса возвратившись в Афины, учредил великолепные похороны в честь убитых на войне и по обыкновению произнес при погребении их ту речь*, которая приобрела ему всеобщее удивление. Когда сходил он с кафедры, все женщины приветствовали его, украшали венками и повязками, как победителя на всенародных играх; но Эльпиника, приблизившись к нему, сказала: «Подлинно, Перикл, достохвальны и достойны венков твои подвиги! Ты погубил столько храбрых граждан, не сразившись ни с финикиянами, ни с мидянами, подобно брату моему Кимону, но ниспровергнув город, нам единоплеменный и союзный». Перикл, улыбнувшись, спокойно сказал ей следующий стих Архилоха:

Стихотворец Ион говорит, что по завоевании Самоса Перикл чрезвычайно гордился тем, что в девять месяцев покорил первенствующих и сильнейших ионян, а Агамемнон в десять лет покорил один варварский город. Его притязания не были неосновательны. Война эта была действительно опасна и сомнительна, ибо едва самосцы, по свидетельству Фукидида, не отняли у афинян могущества над морем.

Вскоре после того возгорелась Пелопоннесская война*. Керкиряне претерпевали нападение от коринфян*. Перикл склонил народ послать им на помощь войско и привязать к себе остров, столь сильный на море*, предсказывая афинянам, что вскоре должны ожидать нападения со стороны пелопоннесцев. Народ определил отправить к керкирянам корабли. Перикл послал только десять под предводительством Лакедемония, сына Кимона, как бы ругаясь над ним, ибо между домом Кимоновым и лакедемонянами существовала тесная дружба и взаимное благоприятство. Назначив Лакедемония предводителем против его желания и выслав с малым числом кораблей, намерение Перикла было то, чтобы еще более его обвиняли в преданности к Спарте, если бы он в предводительстве не произвел ничего великого и блистательного*. Вообще он противился возвышению сынов Кимоновых, как бы они были иноземцы, а не природные афиняне, доказывая то именами их, ибо один из них назывался Лакедемонием, другой Фессалом, третий Элеем; их мать была аркадянка.

Эти десять кораблей – малая помощь для тех, кто просил ее, – навлекли на Перикла порицание и подали неприятелям его повод клеветать его. Он послал к керкирянам большее число кораблей, которые, однако, прибыли после сражения*.

Коринфяне, негодуя на афинян, жаловались на них в Спарте; к ним присоединились и мегаряне, обвинявшие афинян в том, что не допускают их ни в какие пристани, ни в какие торжища, от них зависящие, против всех прав и постановлений, всеми греками утвержденных. Эгиняне, претерпевая обиды и насилия от афинян, не смея обвинять их явно, жаловались лакедемонянам тайно. Между тем Потидея*, город, подвластный афинянам, но поселение коринфское, возмутилась против них. Афиняне осадили ее, и это ускорило объявление войны.

Однако отправлено было в Афины посольство. Царь спартанский Архидам старался прекратить все раздоры мирными переговорами и укрощал союзников. Вероятно, что все другие причины не возжгли бы войны против афинян, когда бы они решились уничтожить постановление против мегарян и с ними примириться. Перикл особенно противился, подстрекал народ не прекращать вражды с мегарянами – и потому один он почитается виновником войны.