– А он?

– А он: что ты, говорит, дядька Михей, болтаешь? С какой такой девкой? Да есть, отвечаю, тут одна, Манькой звать. Сказывает, будто вы ей предложение делать изволили. А князь удивленно так посмотрел на меня. Сдурел, говорит, ты, Михей, что ли? Какое еще предложение? А потом как схватится за голову да запричитает: «Дурак, ой дурак». Умылся, оделся, причесался. Где, говорит, невеста моя, веди к ней.

– О боги! – простонал Бран.

– Привел я его, значит, сюда. А Манька как подскочит да давай к нему ластиться. Только он ее от себя отодвинул и говорит: прости меня, девица – это Манька-то девица?! – но обознался я. Очень, говорит, ты мне Талю мою напомнила, которую я люблю без памяти. Забудь все, что я сегодня ночью сказал, это, говорит, я через тебя с ней, с Талей моей, говорил. Не держи на меня зла, говорит, да прими это за усчерб. И кошель ей протягивает. Вот какой такой с нее усчерб, скажи мне, лорд Бран? Какой с нее усчерб, если она под любого мужика забесплатно ляжет? Со всеми солдатами перебывала. Я ж ее не первый день в замке видел.

– Ну а дальше-то что было?

– Да ничего. Манька не дура, быстро смекнула, что княгиней ей не стать, сцапала кошель да была такова. Я князю-то говорю: больно много денег дали. А он отвечает: деньги, мол, пыль, главное, человека через них не погубить. Или как-то по-другому сказал. Уж больно мудрено вышло, я не запомнил. А Таля моя, говорит, от денег отказалась. Она от всего отказалась: от богатств моих, говорит, от положения. Потому что любила меня. А я дураком был. Зато теперь, говорит, поумнел, да уж поздно.

– М-да… Дела… А ты молодец, дядя Михей. Неужели помешал бы Дару жениться?

– А как же! Связали бы да заперли. Дождались вас или старого князя, а вы, глядишь, и угомонили бы брата. Где ж это видано, чтобы князь на крестьянке женился?

– А если любовь?

– Так то другое дело! Да только какая с Маньки-то любовь?

– А в остальном как?

– Да что в остальном-то? Живем помаленьку… – протянул Михей. – Забрал бы ты, княжич, брата домой, да и меня вместе с ним. Боюсь, как бы он руки на себя не наложил. Третий месяц, считай, пьет и шатается по дому как неприкаянный.

В кухне появился Дар. Всклокоченный, неопрятно обросший кустистой бородой, с опухшим лицом и красными заплывшими глазами. Он стоял босой, кутаясь в потрепанную портьеру. Вид его вызывал отвращение и жалость одновременно. Он исподлобья оглядел челядь, кивнул брату и плюхнулся на свободный стул. Кухарка без разговоров поставила перед ним кружку рассола и щи.

– Приехал? – обратился он к брату, после того как опустошил кружку.

– Приехал, – покорно ответил Бран.

– Воспитывать будешь? Нравоучения читать? Меня здесь все воспитывают. Денщики, поварихи, конюхи. Словно я не князь, а батрак какой-то.

– Нет, Дар. Не буду. Я привез деньги и письма от отца и Кромака. Отец переживает за тебя.

– Ненавижу! Как я их всех ненавижу! – крикнул Дар, ударяя по столу кулаком. – Если бы не их затея с Эйлиной, Тали бы не отказалась от меня. И была бы сейчас жива. Жива! Ты понимаешь это?

– Понимаю, Дар, понимаю, – примирительно сказал Бран. – Поехали домой, в Родгард. Ты и там пить можешь не хуже, чем здесь. Поехали, пока дороги совсем не развезло.

Первую остановку эльфы сделали в Родгарде. Когда корабль занял предназначенное ему на причале место, команда, возглавляемая принцем, направилась в посольский дом. Большой особняк в Верхнем городе был отведен для проживания этилийских делегаций. Помпезный как снаружи, так и внутри, он оказался оборудован с комфортом. Группа разместилась в трех смежных комнатах, одну из которых предоставили женщинам. Тали не знала о причинах и сроках пребывания в столице Белояра. Ей категорически запретили выходить за пределы здания. Она уже несколько дней сидела взаперти, однако скучать, благодаря Амрольду, не приходилось. Наставник гонял подчиненных по фехтовальной зале бо́льшую часть суток, заставляя поддерживать форму.