Человек, державший его, был отец, но в то же время и не его отец. Лицо, искажённое гримасой ненависти, было знакомым, но таким чужим, что мальчику стало страшно. В обычной жизни его отец всегда был добрым и спокойным, но сейчас эта доброта словно испарилась, оставив только гнев. Черты его лица будто перетекали в маску ярости. Казалось, что каждое его движение насыщено злобой, и это делало его совершенно неузнаваемым. Его глаза горели жёстким, безжалостным огнём, и в них не осталось ничего человеческого.

В следующий момент Крис заметил какое-то движение краем глаза и увидел свою мать. Но её он тоже не узнал. Её лицо исказилось до неузнаваемости – её обычная улыбка исчезла, сменившись злобным оскалом. Нижняя губа часто-часто подергивалась, как у собаки, которая хочет напасть на кого-то. Ещё она хихикала коротким, жестоким смехом, потирая руки, будто готовилась к чему-то жуткому. Вся её фигура как будто сжалась, как если бы её тело начало стареть прямо на глазах. Она стала похожа на старуху, сморщенную и злую, с глазами, полными ненависти. Те смешки, что вырывались из её горла, были исполнены злорадства, и каждое её движение казалось пропитанным злобой, словно она питалась страхом Криса. Она закричала человеку-папе, который держал Криса:

– Держи! Держи этого гадёныша, не дай ему уйти. Его надо повесить! Он хотел поцеловать твою дочь!

Какая это дочь? У меня даже сестры нет? – пронеслось в голове у Криса. И тут его мнимый отец закричал ему прямо в ухо так, что барабанные перепонки Криса чуть не лопнули:

– Так ты хотел убить мою спящую дочь? Да?! Теперь ты сам получишь, что желал! – и он захохотал. – Виселица заменит тебе мою Африку.

И он стал бешено трясти Криса в воздухе. Трясти. Трясти и трясти. Трясти и трясти и трясти…

***

Кто-то тряс его за плечо. Сильнее и сильнее, пытаясь вырвать Криса из глубин темного и страшного сна. Затем раздался хриплый, резкий голос:

– Просыпайся, урод. Сколько можно дрыхнуть?

Крис, сквозь полуоткрытые веки, увидел перед собой громадную фигуру. Это был высокий верзила с грубой, бандитской рожей, на которой через все лицо пролегал зловещий шрам. От его тяжелого дыхания пахло гнилью, как и от его тела. “Кто тут еще урод?” – мелькнуло у Криса в голове. Странно, что в этом состоянии его мысли были так ироничны и с легкой “ноткой” юмора.

– Просыпайся, спящая красавица! – глумливо повторил громила, и его голос дрожал от еле сдерживаемого смеха.

– Где я? – прошептал Крис, пытаясь собраться с мыслями. Он понял, что уже не спит, но никак не мог осознать, где оказался и что происходит. Все вокруг было размыто, словно в тумане. Он ощущал, что как будто находится в какой-то комнате, которая движется.

– Ты? – верзила выпрямился, его огромные руки покоились на бедрах, а взгляд источал злорадство. – Тебе оказана великая честь! Ты едешь в нашей самой большой цирковой повозке, – и он разразился оглушительным смехом, хлопнув себя по огромному животу. – Теперь ты часть нашего странствующего цирка уродов! Конечно, по сравнению с нашими трехногими или хвостатыми артистами ты не самый диковинный экземпляр, но твоя внешность точно понравится публике!

– Но… я не понимаю, что во мне уродского, мистер, – тихо пробормотал Крис, еще не понимая, в какую ловушку угодил, и стараясь не провоцировать этого гиганта. “Этот человек точно опасен”, – подумал он.

– И я не собираюсь участвовать в вашем цирке, – робко добавил Крис.

– Ты не понимаешь и не хочешь???!!! – хохотнул верзила, словно от наслаждения, и внезапно резко замахнулся и нанес удар. Его огромная ладонь обрушилась на лицо Криса с такой силой, что мальчик полетел через всю повозку. Голова закружилась, мир перед глазами померк, а правая сторона лица онемела, прежде чем боль обрушилась на него с невыносимой мощью. Из глаз тут же потекли слезы.