Иван Петрович отодвинул чай и снова потянулся за «зельем», но в этот раз Илья ловко отставил свою рюмку на край стола.

– И, знаешь, так он ясно всё это изложил, что спорить и доказывать никому не захотелось. Кроме, Санька нашего… дурачка! Его до того только в шутку так звали, а опосля действительно на учёт в психушке поставили. И сразу желание языком трепать у всех пропало, Илюха! Сразу. До всей деревни мигом дошло, что люди серьёзные. Говорили ещё, что все, кто её откопал, померли вскорости в страшных мучениях. А я вот живой! И все живые, кто язык за зубами держать умел. Ну, то есть, были живые… Сейчас уже от старости померли. А Санёк так малость тогда разумом и повредился. Он и так не больно умный был. А после ещё и дёрганный стал, нервный, всё оглядывался, прятался, всё ему чудилось, что кто-то за ним ходит, следит. Но это не из-за неё, не из-за царевны. Хотя наши и придумали, что это он жидкости с гроба нализался, той, кислой, от этого и с ума сошёл. Но я-то знаю, как дело было. Напугали его тогда сильно… Эти, черти, кэгэбэшники, напугали… С меня-то всё как с гуся вода, а его, беднягу, прижали, он и обделался, и всё выложил.

– Что выложил? – распахнул свои огромные глаза Илья – или это у него за очками такие глаза по пятаку?

– Всё, – вздохнул Петрович. – Сдал Андрюху, заячья душа! Я хоть и сам тогда струхнул порядком, но держался. Поглядел, как машина Беркута старой дорогой к лесу ползёт. Этой грунтовкой никто у нас особо не пользовался, разбитая вся, как будто бомбили её. Потому там и военных не было. Так Беркут из лесу в деревню проехал, так и обратно решил тикать. Вышло у него или нет, не знаю, видел только, как он в туман нырнул. Там, в низине у Ржавой, вечно туман. А я быстренько огородами, огородами, и домой. Тут меня уже Вовка с Санькой ждали. Они как увидели, что начальство к клубу идёт, сразу дали дёру. Ну, сделали вид, что солдатиков спасают – чтоб тем за пьянку не влетело. А Вовка ещё упал и загремел нарочно – думал, мы услышим и сбежим. Вот значит, сидят, меня ждут, пьют снова, понятное дело. После всего этого как не напиться? И я с ними тоже. Не успели мы во всех красках успехами похвастать – как мы царевну спёрли, как они караул отвлекали, слышим, идёт по двору кто-то. И как думаешь, кого принесло?

– Кого? – затаив дыхание, чуть слышно произнёс Илья.

– Кого! Страхов этот явился, – хмыкнул Иван Петрович. – Ох, жуткий чёрт! За ним военных с десяток. Но он им велел на крыльце ждать. А к нам вроде сначала так ласково… Дескать, что мужики отмечаем, хорошо ли сидим? Но я в эту любезность не поверил. Глаза-то – как дуло нагана, честное слово! А потом в лоб и спрашивает – что у клуба делали, зачем солдат спаивали? Мы сперва отшучивались… Дескать, гостеприимство, и всё такое… Вот тогда он и рявкнул, мол, встали и пошли на серьёзный разговор! Шутки ему шутить некогда. Мы и пошли. Понятно ж было, сами не пойдём – заставят. Привели нас в контору, развели по разным кабинетам, чтобы друг друга не слышали и не видели…

Петрович снова налил, выпил, крякнул в кулак. Помолчал.

– Долго нас тогда тиранили. За окном уже стемнело, хоть глаз выколи. Не били, не пытали, ничего такого не было. Многие думают, что КГБ это вот так сразу – изуверства разные. Нет, Илья, не было такого. Но я по сей день этот допрос помню. И этого полковника проклятого помню. С тех пор он мне много раз в самых жутких снах снился. Страхов. Владимир. Абрамович. Сука такая! Я думал, все пойдём под суд, или того хуже. Потом он ушёл. Я один остался в кабинете. А потом я услышал, как Санька рыдает за стенкой. Натурально рыдает. Не знаю, чем его так напугал этот гад. Когда нас отпустили, Санька нормальный был – в смысле, ни крови, ни синяков. Говорил, что его не трогали. Но напугать смогли. Так смогли, что он рассказал, что Беркут к нам заходил, узнал про царевну, решил посмотреть, заодно и украл. Вот после этого разговора у Саньки совсем крыша поехала, потом его ещё в город в больничку свозили, и выдали «справку» на всю жизнь.