– Пятнадцать, – ответила я на самую легкую часть вопроса и замялась, не зная, как объяснить свое пребывание тут.

– Эль моя кузина, – помогла мне Софи. – С ее семьей случилось несчастье. А из родственников, кроме меня, у нее никого не осталось.

– Бедняжки, – с неподдельным сочувствием сказала Мари. – Если вам что-то нужно, то вы не стесняйтесь. Мы с Димой вам с радостью поможем. На то мы тут все вместе и собрались, чтобы не дать друг другу погибнуть в пучине жестокой жизни.

– Соглашусь с Марьей, – отозвался Димитрий, выговаривая с трудом слова. Видимо, французский язык давался ему непросто. – Мы рады помочь вам, девочки.

Не понятно, зачем Софи назвала меня своей двоюродной сестрой, но если эта небольшая ложь поможет мне получить крышу над головой, то я не против. Даже приятно думать, что у меня есть еще какой-то родственник.

Доброжелательные лица Мари и Димитрия вселили в меня спокойствие. Уже целых четыре человека, вроде как, не против того, чтобы я тут жила. Насчет Мадлен я не могла ничего сказать. Девушка в белом обтягивающем платье, которое контрастно смотрелось с её смуглой кожей, тихо сидела, скрестив ноги, и с подозрением смотрела на меня. Неужели я ей не понравилась? Конечно, всем понравиться невозможно. Но я ничего и не делала, чтобы начать обо мне судить.

На всю кухню раздался протяжный звон, напоминающий звон церковного колокола. Я вздрогнула и попыталась найти источник звука. Им оказался большой колокольчик в руке Тьери. Парень с улыбкой до ушей его тряс, пока вся кухня не заполнилась уставшими людьми, которые один за другим выползали из комнаток и занимали места за столами.

Ужин прошел неплохо. Софи представила меня всем. Всего за столами сидело двенадцать человек, если считать вместе со мной. Моя новоявленная кузина как-то быстро назвала имена всех жителей сквота, что я не успела многих запомнить. Но зато успела запомнить пестрящий национальный состав: японцы, африканцы, мексиканцы, испанцы, русские и французы. И никаких разногласий между друг другом, потому что все мы люди, которых объединили беды и искусство.

Софи вкратце сказала, как я тут оказалось, а после спросила:

– Кто против того, чтобы принять в нашу семью нового человека?

Я с замиранием сердца смотрела на собравшихся за столами. Но никто не поднял руку. И Мадлен в том числе.

Шёл 1920 год от Рождества Христова. Люди проносились мимо меня ворохами винтажной одежды, машины шуршали колёсами, продавцы в лавках голосили, приманивая покупателей, – словом, Париж шумел, жил в своём ритме, не подозревая, что здесь находится человек, который нарочно ломает пространство и время.

Не знаю, влияют ли как-то мои самовольные перемещения на историю, но отчего-то возникало ощущение, что я делаю что-то неправильное и запрещённое. Но я все равно это делала. Я не собиралась больше возвращаться в Средневековье, теперь я решала сама, куда отправлюсь и что буду делать.

Вчера после ужина мы с Софи сидели на диване и рисовали стражника в альбоме. Моя новая подруга помогла мне построить на листе человеческую фигуру, которую я после одела в синюю форму. Не сказать, что мне интересно знать, какого звания был тот человек, ведь я решила больше не появляться в Средневековье. Мне просто хотелось нарисовать его – отчего-то было очень волнительно изображать то, что я видела собственными глазами в другом веке. Словно я обладала каким-то особым, не подвластным другим людям знанием.

Сейчас я шла по Парижу двадцатых с целью понять, что это за время такое и почему оно так нравилось Стефану. И, кажется, понимала.