– Тебя зовут-то как?

– Татьяна.

– Ну, слава Богу, не Маша, – сказал я какую-то глупость и добавил, представляясь: – Михаил Разгонов, известный писатель.

– Правда, что ли? – спросила она, словно и впрямь знала такого писателя.

– Могу показать членский билет.

– Не надо.

Мы стояли на узкой тропинке очень близко друг к другу и курили. Стало уже совсем темно, и только огонек сигареты при каждой затяжке выхватывал из мрака ее чумазые щеки и крохотные капельки, застывшие на ресницах.

– Пошли, – сказал я, – чего тут стоять? Я же коньяка обещал.

"Ниссан" уютно светился изнутри маленькими внутрисалонными лампочками и мне вдруг пришло в голову, что прежде чем доставать свою походную фляжку, следует, как выразился этот Тополь, "пошукать в багажнике". Почему-то я решил, что там и коньяк будет. И, можете удивляться, но я не ошибся.

Коньяк я увидел почти сразу, едва открыл большую створку задней двери и смахнул с верхней коробки в сторону бесчисленные пакетики с орешками, сушеными фруктами, конфетами и печеньем. Я увидел коробку коньяка "Хэннеси". Запечатанную коробку. Сомнений не было. Это я возил в коробке из-под компьютера картошку или в коробке из-под голландского бренди Андрюшкины шмотки. А в этой машине коробок "из-под" явно не держали. Здесь было все без дураков: раз коробка "Хэннеси" – значит, шесть бутылок роскошного французского коньяка. Я вынул одну.

– О! – сказала Татьяна. – Красиво жить не запретишь.

– К сожалению, – сообщил я, срывая черное колечко плотной фольги и аккуратно вынимая пробку, – традиционных для этого напитка фужеров в форме тюльпана я с собой не захватил – есть только пластиковые стаканчики.

– Сойдет, – улыбнулась Татьяна.

Улыбнулась впервые за вечер. А улыбка у нее была чудесная, какая-то по-детски чистая и беззаботная. И опять накатило. Все тот же ностальгически сладкий и горький одновременно поток ассоциаций: Майка… Лозова… Чистякова… белый лед арены… белые костюмы… белый снег на замерзшей реке… белый дом… белые цветы на могиле… "белый, белый день"…

– Выпьем! – сказал я решительно, отгоняя наваждение.

– Со свиданьицем! – предложила она.

– Со свиданьицем, – согласился я.

Коньяк был мягким и изысканно ароматным, однако я выпил свои сто граммов единым махом. Удивительно, но Татьяна сделала то же самое, хотя я налил нам поровну, и не закашлялась, не поперхнулась, а облизнув губы соблазнительным язычком, сказала:

– Класс!

Мы помолчали, смакуя оставшийся во рту тонкий привкус. Потом она спросила:

– Тачку на гонорар, что ли, купил?

– Издеваешься? На гонорар от последнего романа едва можно было купить видеодвойку. Теперь мало кому платят так, как раньше. Да и тачка-то не моя, – поспешил я добавить зачем-то. – Конторская. Видишь, номер какой?

– В номерах я ничего не понимаю. А ты, значит, водитель, а не писатель, – разочарованно протянула она.

– Нет, – сказал я, – особо ценный сотрудник, которому доверяют такую машину.

– Вот как. – Не очень-то она мне верила. – И чем же ты занимаешься?

– А вот это, дорогая моя Танюшка, коммерческая тайна.

– Понятно. Ну, а едешь-то ты куда?

– Хороший вопрос. Я бы сказал, законный. На него не ответить трудно. Но можно я отвечу вопросом на вопрос? Ты куда-нибудь торопишься?

– Теперь уже нет.

– Что значит "теперь"?

– Н-ну, во всяком случае, до утра мне спешить некуда.

– Аналогично. Я тоже утром жду именно здесь одного человека.

– Женщину? – спросила она быстро.

– А это имеет значение?

– Может быть, – Татьяна загадочно улыбнулась.

– В таком случае отвечаю как на духу: я жду мужчину и сексуального влечения к нему не испытываю. А больше я ничего о себе не скажу. Давай поиграем в "Последнее танго в Париже".