Васильковский оскорблен, что экспертиза в Серпах длилась всего четыре дня. «Я большего внимания не достоин?… Вы не представляете, как врачи и сестры там матерятся! Женщины! Женщины!!! Слух интеллигентного человека режет». Человек соскучился по мягкому общению. За месяц в Кошкином доме я – первый доктор, который Васильковского посмотрел. Васильковский тщеславно показал фото. Вот он с женой. Которая на двадцать лет моложе. Вот он на своем катере (не все ушло на книги). Вот с сотрудниками: шесть молоденьких девушек вокруг седого интеллигента за письменным столом. Все улыбаются. Один высокомерно, другие – со скрытым презрением. (Наш характер! Где кормят, там и срут.) Вот с представителем президента по Северо-Западу. «Ну вы его знаете!» Я не знал. «Вы языки-то знаете?» У своей камеры попрощался на немецком.

Завтра Васильковскому на этап в Ульяновск. Он родом оттуда, как Элтон. С печальной усмешкой думаю, что Элтон уже не попросится его сопровождать. Как устроился в Питере? Две мысли сверлят ум: 1) как неверно мы себя оцениваем: обижаемся, когда нашу «сложную» натуру изучают всего четыре дня, и довольны двадцатиминутной беседой с не своим врачом в Кошкином доме; 2) почему не всё мы можем сказать, даже когда хотим. 30 миллионов!

После освобождения Васильковский мог бы издать все мои книги. Эх! Не договорились.

Элтон, вцепившийся в кресло начальника ПБ («25 лет в органах, подполковник, ничто никому не отдам!»), на протяжении недели симулирует соматическое расстройство: «Лагуткин при дыхании рот в рот заразил меня энтеромикозом и еще черт знает чем!» В рабочее время Элтон лежит в своем кабинете на серых тюремных простынях, не без галантности прикрывших рвань короткого дивана. Захожу по какому-то делу. Элтон лежит, свернувшись калачиком, в пижаме, спиной ко мне. Помешкав, не стал беспокоить. Формально Элтон на «больничном», но как фигура с подвижной психикой то болеет, то, не смирившись с отставкой, лезет во все. Гордеева, Окунева и другие неоднократно (с двусмысленной похвалой): «Творческий человек!»

Больной Хасанов, назойливо объявлявший, что проглотил ложку, затем вместе с рентгеном отверг версию и сошелся на том, что у него аппендицит. Беседую с Хасановым в «предбаннике», где он сидит на корточках в ногах лежащего на кушетке Жилеткина, которому внутривенно вливают глюкозу. Жилеткин продолжает отказываться от еды «в знак протеста». Кормим его через кровь. Подлаживаясь под бред, говорим, что «чистим организм».

Проснувшийся Элтон с неожиданной энергией подлетает мыть руки. Меряет взглядом сидящего Хасанова. Я взываю к бывшему хирургу Элтону: не тряхнете ли стариной, не помнете ли животик Хасанову. Взбешенный Элтон, с ходу Хасанову: «А палец в прямую кишку не хочешь?!»

Хваленый ход. Элтон полагает, что другие чего-то «в зад», по понятиям, должны бояться.

Пауза. Элтон трактует в стезе собственной испорченности: «Здоров!» – «вылечив» Хасанова, он бежит сломя голову в свой кабинет, будто оттуда «враги» уже выносят диван, иную мебель, книги, видеотеку балетов.

Я вежливо посмеиваюсь. Хасанов, как пронесенный бедой, крестится. Магометанин, а не признал ли Сына Божьего? Вот такие бывают врачи. Хасанов хвалит меня – познал в сравнении.

Элтона нет до двух часов пополудни. Гордеева предположила шепотом: «Не ночевал!» Я предположил, не вслух: отдохнул от неурядиц душой в гей-клубе. Расследование показало иное. Вчера больница получила спирт как компонент смеси Попова (+ две таблетки фенобарбитала) – купировать абстинентные состояния.

Первой упилась дежурная медсестра II-го (хронического) отделения Света Писемская, яркая дородная толстуха-диабетчица. Элтон от нее не отставал. Вдвоем прикладывались до трех ночи, когда Попов свалил обоих.